"Мышкин Дом"     Карта сайта    Книжка про Гришку    походы    наши новости

Иоланта

( Записки после глазной больницы )

     Уже две недели я дома. После перенесенной операции хожу неуверенно, плохо воспринимаю объемность предметов. И вообще учусь заново жить.
    И как же все прекрасно!
     Стоит золотая осень. Неподалеку от нашего дома - березовый лес. Там поставлены скамеечки для взрослых и сооружены качели для малышей. Дети играют в песочек, строят из него что-то очень важное. Они очень заняты своими делами. А мамы и бабушки следят за ними и обсуждают свои, как им кажется, гораздо более важные дела (А так ли они важны? Может быть, куличи и крепости из песка серьезнее?). Бесхитростная болтовня детей так хорошо сливается с чириканьем птиц и шелестом листьев.
     Первого сентября я постояла у входа соседней школы. (Та школа, где я работала последние годы, далеко, без чьей-либо помощи мне туда не добраться). Все, как всегда: взволнованные родители, прелестные первоклассники, чистенькие, отутюженные ребятишки постарше, солидные выпускники, гордые своей особой ролью в жизни ... и цветы, цветы, цветы!
     Даже и не знаю, когда разрешат вернуться к работе. Пока нельзя даже читать.
    . . .
     И все время я мыслями в больнице. Снова и снова "прокручиваются" передо мной картины больничной жизни, вспоминаются люди, с которыми там свела судьба. И другие, близость с которыми была давней, но которые как-то по-новому за это время порадовали меня своим теплом и вниманием.
    . . .
    Вчера Ира достала из шкафа пишущую машинку и сказала:
     Мама, может попечатаешь что-нибудь? Ты ведь немножко умеешь! Все-таки дело, и вполне безвредное - глаза ведь не будут сильно напрягаться.
     Первое, что я сделала, написала, вернее напечатала, письмо Нине. И еще несколько писем напечатала.
     А потом поняла, что у меня большая потребность записать все пережитое! Почему? Не знаю! Стремление ли это в литературу? Это вроде бы и не так! Говорят, сейчас мода на мемуары! Но это лето оказалось для меня полным сильнейших переживаний. Будет ли это интересным кому- либо, кроме моих близких? Да и им - вряд ли... Людям присуще желание забыть тяжелое и они его обычно быстро забывают! А мне вроде и забывать не хочется. Герой превосходной повести В.Быкова - "Волчья статья" считал те дни, когда он отбивался в партизанском тылу от немцев и спас жизнь новорожденному, появившемуся на свет в этих страшных условиях, самыми яркими днями своей жизни. Юхаан Смуул писал свою славную "Ледовую книгу", вероятно, просто по заказу редакции. Легкое перо, мягкий юмор, да увлекательность тематики: подумать только, плывут в Антарктику! Вероятно автор справедливо полагал, что эти дни будут яркими незабываемыми днями его жизни.
     А у меня? Месяц в больнице? Бывают более страшные отделения, скажем экстренная хирургия. Часто врач решает судьбу человека: жизнь или смерть! В нашем отделении никто не умирал. Но решался вопрос - видеть или нет! А как это важно, понимаешь только тогда, когда можешь потерять зрение.
     И дни, проведенные мною в глазной больнице - незабываемые дни моей жизни...
    . . .
     В общем, я не могу ответить на вопрос, почему мне хочется все это записать, а вот хочется!
     На это лето у меня были очень точные планы. Я обещала Мише быть хорошей женой, мамой и садоводом-огородником. Совмещать домашние обязанности с работой в школе учителем физики совсем непросто; но учебный год закончился и все связанные с ним треволнения остались позади. Мои девятиклассники разъехались по лагерям и дачам, а я в это лето никаких экскурсий и походов не затевала. Долг призывал меня в наш садовый кооператив. Миша предельно устал за эту зиму, а у Милы, молоденькой жены нашего сына Марика, должен был скоро родиться ребенок. Она много и напряженно работала зимой и весной, успешно защитила диплом, и нам с Мишей больше всего хотелось, чтобы она пожила на свежем воздухе, поела ягод, погуляла в лесу!

     Я купила машинку для консервирования, отвезла на дачу всю стеклянную тару, накопившуюся за зиму, пособие для хозяек по заготовке овощей, грибов и ягод, руководство по цветоводству, и стала прочно устраиваться на даче.
     Лето было дождливое. Сад не надо было поливать, но зато трава росла с непостижимой скоростью, полоть ее мы никак не успевали. Миша взялся за косу. Он очень нервничал, что семена одуванчика и других сорняков летят во все стороны и могут попасть в сады наших более рачительных соседей.
     В один пасмурный день первых чисел июля я что-то делала дома. Поглядела на обои в нашей комнате и с удивлением сказала:
     -Как странно! Левым глазом вижу рисунок обоев, а правым только цвет, а ведь всю жизнь они были одинаково близорукими!
     Я посмотрела на электрическую лампочку. Правый глаз не различал витки спирали ... Стала рассматривать собственную руку, правым глазом не видела узоры и переплетения линий ладони, не различала ногтей... Стало ясно, что с правым глазом что-то не так.
     - Может быть, тебе поехать в город к окулисту? - предложил Миша.
     Но мне этого очень не хотелось! Здесь только-только начал налаживаться какой-то ритм жизни, не хотелось его сбивать, нарушать отдых свой и домашних.
     -Успеется, решила я. - Поедем уж заодно в понедельник, все равно нужно зайти в школу, заплатить за квартиру, купить кое-что из продуктов.
     Вечером в понедельник, с журналом в руках, я сидела в очереди у врача.
     Вначале мною занялась сестра. Измерила внутриглазное давление - в норме. Проверила зрение - да, с правым глазом что-то неладно. Мне закапали атропин для расширения зрачков. Дожидаясь в коридоре, я еще раз просмотрела повесть Карелина "Хирург". Подумала, что условия работы врача, жизненные ситуации, в которых он оказывается, описаны, по-видимому, очень правдиво, а вот облик врача несколько идеализирован, очень уж он близок к совершенству! Не так часто можно его встретить в жизни!.. Впрочем, именно таких с благодарностью вспоминают пациенты!
     Врач повела меня в темную комнату и стала рассматривать глазное дно с помощью особой лампы, маленьких линз и зеркал. Мне она показалась усталой и несколько суровой. И я с удивлением отметила, что она менялась по мере осмотра, как-то смягчалась, голос ее стал теплее. Мне это было непонятно и настораживало.
     -Смотрите вверх, еще наверх, так, теперь спускайте ниже, медленно, еще, еще...
     Я подчинялась и удивлялась все больше. Много раз я бывала в этом кабинете - проверяла зрение и получала рецепт на очки, но никогда меня так тщательно не осматривали.
     -Ничего очень тяжелого вы не поднимали? - спросила меня врач.
     -Очень тяжелого? - переспросила я. - Ну, как все хозяйки, сумки с продуктами. - Вот года три назад, когда начали дачу строить?...
     -Нет, так давно... это меня не интересует. Может быть, у вас были очень большие переживания? Нагибались очень много? Ах, у вас дача! Наверное в этом дело!
    -Но в чем же все-таки дело?
    -Да, причина сейчас не так уж важна! .. У вас очень серьезное заболевание: отслоение сетчатки. Оно, развиваясь, приводит к полной потере зрения, к слепоте. Надо срочно, понимаете, срочно делать операцию. Марья Михайловна, дайте мне бланк. Я направляю вас в больницу. Да, сейчас все напишу. Видите - "cito", это означает срочно! Поезжайте сейчас же, идите к дежурному врачу, пусть вас положат безотлагательно! Нет, без операции здесь не обойтись! Не восстанавливается! Раньше, когда не умели делать эту операцию, заболевших укладывали, они лежали на спине совершенно неподвижно и днем, и ночью, с закрытыми глазами... но это мало что давало!... Поезжайте сразу же! Лучше - на такси! Да скажите водителю, чтобы ехал поаккуратнее, без толчков. Или уж не ехать вам сегодня? Но поберегитесь! Не читать! Ни телевизора, ни кино, ничего! Не наклоняйтесь, лежите спокойно... и на спине!...
     Я тихонечко дошла домой, легла на диван, включила радио, благо оно не было запрещено, и стала дожидаться прихода Миши и Ирочки.
    . . .
     (Забегая вперед я скажу, что в больницу я попала через две недели, а оперировали меня еще через две недели после этого!)
     Городская больница расположена на противоположном от нашего жилья конце города. Когда-то вся она помещалась в старинном трехэтажном доме с колоннами, принадлежащем до революции богатому помещику. До сих пор сохранилась прекрасная липовая аллея, ведущая к главному входу. Теперь же в этом здании находится центральная поликлиника и глазное отделение. А для других видов человеческих недугов предназначены современные корпуса, выросшие рядом за последние два десятка лет.
     На следующее утро со своим направлением "cito" я сидела в очереди в приемной глазного отделения. Как всегда притихаешь, сталкиваясь с волной человеческих несчастий, травм, слепотой... У кого-то был осколок стекла в глазу, у старушки случилось кровоизлияние, один стонал и жаловался, другой ругался и проклинал...
    Я еще не могла привыкнуть к мысли, что и мое заболевание серьезно, ведь я ВИДЕЛА, видела этим больным глазом, да еще в запасе был другой, здоровый! Трудно еще было и поверить, что уж так плохо с этим "больным"! Но и молодой врач, который смотрел меня первым, и заведующая отнесли мой случай к очень серьезным.
     Опять очень внимательно осматривали глазное дно, опять были очень добры ко мне (я уж точно знала теперь, что это - плохой признак!). Молодой врач вначале что-то не мог разглядеть, я ему рассказала, что заведующей стало вся ясным тогда, когда я устремила взор на среднюю пуговицу ее халата, а она встала правее от меня. Он очень обрадовался, когда тоже что-то там для них всех интересное увидел (а я вздохнула, мне-то радоваться, по-видимому, было нечему!...) и стал диктовать сестре заключение о госпитализации.
    Его прервала заведующая, сказав:
    -Раньше на консультацию!
     Когда в регистратуре молодая девушка давала мне талон к консультанту (через два дня!), то она, посмеиваясь, бросила реплику:
    -Друг другу отфутболивают!
     Нам показалось, что она права! Мы вернулись домой, я легла на тахту, закрыла глаза... Вечером позвонил друг Миши, Сева, инженер, старый работник экспериментальной лаборатории . Узнав о моей болезни, он сказал:
     -Недавно обращался тут ко мне один врач-окулист по фамилии Хмелев. Только он не из больницы, а из другой организации, военный. Солидный, серьезный такой мужчина. Тоже оперирует глаза. И очень он за свое дело болеет. Настоящий человек! Все уговаривал меня подумать о глазном травматизме, помочь медикам! Оказывается, ведь только железные стружки умеют легко удалять. А если, например, попадет стекло? Дело становится очень сложным! Осколочек, может быть, совсем невидимым. Как делать операцию? Вслепую? Очень велика опасность потери глаза! Взволновал он меня! Все думаю об этих осколочках, только пока ничего не придумал... Но, послушайте-ка, может быть, Лиле ему показаться? Хорошо бы без операции обойтись! Эти врачи, из больницы... то ли что-то видят, то ли нет! А может полежать на спине? Лежи, Лилечка, не вертайся!
     На следующий день мы были у доктора Хмелева. И на нас он произвел самое приятное впечатление. Мы были совершенно согласны с характеристикой Севы. И он полностью подтвердил диагноз. Но заключение сделал неожиданное для нас.
     -Во-первых, результативность этой операции, к сожалению, еще очень невысока - порядка 50% удачных... Не будем обсуждать ход самой операции. Она тяжела не для больного, а для врача: очень там тонко, очень хрупко! Нет, нет, для больного она безболезненна! Потом, конечно, когда кончится действие анестезии, будет неприятно, но не в этом дело. Обычно перед операцией лежат на спине с закрытыми глазами около 10 дней, да и после нее столько- же. Вот это уж дело нелегкое, и чем старше человек, тем оно тяжелее. Сами понимаете, при такой полной недвижимости и желудок отказывает, и застойные явления в легких возможны. Не было ли у вас воспаления легких? Ах, не раз? Ну, это нехорошо. И никакой гарантии, НИКАКОЙ ГАРАНТИИ, ЧТО ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ ВСЕ НЕ ПОВТОРИТСЯ! Ведь почему все произошло? Очень хрупкая, очень тонкая, растянутая сетчатка... по какой-то неизвестной нам причине ... перегрузка? Перенапряжение? Физическое? Психическое? Она оторвалась! Ее закрепят, но надолго ли? Как давно с вами это произошло? Мы не знаем! А, может быть, и давно, но вы не замечали? А, может быть, дальнейший процесс будет развиваться очень медленно? Левым глазом вы видите хорошо, ну, а правый будет лишь медленно деградировать. Ну, и что ж? Может быть, на ваш век хватит? Вам ведь уже не 20 лет!
     В общем, я вам свое мнение сказал! Надо еще очень и очень подумать! Свою жену я бы на эту операцию не пустил... Но там, в больнице, те врачи будут вам советовать ее делать, это их долг.
     Ну, вы что-то совсем побелели! Вот водичка, выпейте. Ничего, ничего, успокойтесь. Видите вы какая!
     -А какая я? Я уж совсем решилась слушаться медиков и делать с собой все, что они прикажут! Я не считала, что имею право высказывать по этому вопросу какое-то свое мнение! И я все время настраивала себя на спокойное, выдержанное поведение, на послушание и философский оптимизм!
     Но разрушительные слова Хмелева, действительно, "выбили меня из седла", лишили твердости. Особенно меня страшила перспектива повторений и малая результативность самой операции.
     В самом сумбурном настроении возвращались мы домой. Насколько психологически легче, если с человеком случается что-то экстренное, его увозят в больницу и тотчас оперируют! Не успеют ни он сам, ни его близкие поволноваться, как самое страшное позади. Но в жизни не приходится выбирать!
    . . .
     Мое же "zito" развивалось в ином темпе. Проведя тяжелую ночь (на спине... с принятым снотворным... с почти принятым решением отказываться от операции!...) я все же поехала на прием к консультанту. Современная психология имеет, вероятно, свои большие достижения. Я, правда, с ними мало знакома. Но в век кибернетики и электроэнцефалографии неужели нельзя будущего врача, раньше всех испытаний, подвергнуть тесту на доброту? Он должен раньше всего думать о больном, жалеть больного, уметь входить в его психологию, он должен быть ДОБРЫМ. Я думаю, что все настоящие врачи прошлых веков и современных таковы. Я не знаю, как специалисты определили бы этот тест и что с точки зрения точных наук было бы определено, как "добрый", но совершенно уверена, что при отрицательном результате такого человека надо держать от медицины на максимальном расстоянии. Пусть работает с неживыми объектами. И такой тест надо периодически повторять (вне зависимости от занимаемых должностей и степеней). Говорят ведь даже самые хорошие врачи сами о себе: "Черствеем! Привыкаем!"
     Конечно, какое-то привыкание необходимо. В этой трудной профессии необходимо уметь производить БОЛЬ, как физическую, так и психическую, но насколько она становится меньше, если больной верит своему врачу и понимает, что иначе нельзя!...
    И страшен врач, потерявший доброту.
     У нас с Мишей (он зашел в кабинет вместе со мной) таким врачом осталась в памяти консультант, кандидат медицинских наук доктор Шумилова. Как она высокомерна, как ей скучно было что-либо пояснять взволнованному пациенту!
     -Говорите спасибо, что у нас берутся делать эту операцию! - отрезала она (много-много позднее я поняла, что, по существу, она была права).
     -Вас интересует процент удачных операций? Ну, что ж, скажем, восемьдесят! Вас устраивает? Вот, берите этот бланк, поезжайте в свою районную поликлинику, заполните все эти графы и возвращайтесь ко мне. Тогда получите направление на операцию.
     -Скажите, пожалуйста, а вы делаете эти операции? - спросила я.
     -Нет, не делаю. - и доктор Шумилова повернулась от меня всем своим грузным телом, давая понять, что разговор окончен.
     Интересно, могла ли она предположить, что ее отрицательный ответ меня успокоил? Я не стала бы чинить свою отслойку ее руками, уж это точно.
    Да, но что же дальше? На руках новая бумажка. На душе те же сомнения:. делать или нет? Мы вышли на большую террасу. С нее открывался превосходный вид на излучину реки, на широкие дали за ней. Проплыл буксир, погудел... донеслись крики купающихся...
     Знаешь, Мишук, - сказала я. - Зайду-ка я к той женщине, к заведующей приемным отделением, может быть, она мне что-нибудь скажет?..- Миша пожал плечами.
     В приемном отделении обстановка не изменилась, но заведующая Галина Семеновна узнала меня и нашла время со мной поговорить. Я рассказала ей о Хмелеве.
     -Да, пусть он даже прав! И не так уж велик процент удач при отслойке. Но совсем не делать попытки? Сразу сдаться? Когда все же есть надежда? Это же означает - "без боя"! Ну, а как же этот доктор не сказал, что, развиваясь, ваше заболевание все равно приведет к воспалению глаза, к необходимости его оперировать. Но только это уж будет совсем другая операция, о спасении зрения речи уже не будет!
     -Да. Может не получиться... но у вас будет все же чувство, что вы сделали все возможное! Вот, я вам такой пример приведу, может быть, не такой удачный, но все же... Вот, идем мы с работы, усталые, торопимся к своим чадам, а тут очередь!.. Бананы продают! Встать в очередь? Говорят, может не хватить!...Ну, что ж? Как мы, женщины, частенько поступаем? Авось, может и хватит! Но, простите меня. Это же несравнимые вещи! Бананы? Зрение? А если и второй глаз подведет? Тогда полная слепота и досада на себя - почему не боролась! Решайтесь, делайте! И, когда будете выписываться, не забудьте сюда, ко мне зайти, рассказать, как все получилось!..
     Повидала я на следующий день своего первого доктора и, после разговора с ней и еще некоторых раздумий и колебаний, решилась все же ложиться на операцию. Последующие дни шли как в тумане. Это очень старое выражение, но оно очень точно соответствует тому смутному настроению, с которым я то лежала на спине, то шла в поликлинику на анализы и к врачам. Невольно вспоминаешь пословицу, что для того, чтобы лечиться, надо иметь здоровье! Удивляла несообразность между столь противоречивыми требованиями, как срочность анализов и невозможность ее осуществить.
     Удивительным, чудесным контрастом запомнились отдельные моменты, когда мы с Мишей уходили в березовую рощу (он в эти дни совсем забросил работу, объявил, что у него отпуск). Он нес раскладушку, книгу, в роще меня укладывал и читал что-нибудь вслух. Мы избегали разговоров об операции. Порой к нам присоединялась Ирочка. Я лежала с закрытыми глазами и мне иногда казалось, что время остановилось... что все прекрасно... Так тепло было на душе от любви и внимания дорогих мне людей!..
    . . .
     Наступил и еще один этап, когда все бумаги были готовы, но в больнице не было мест... И он закончился в некую субботу, когда можно было взять с собой зубную щетку, мыльницу, тапочки, и перейти в распоряжение медицины. Еще некоторые формальности, и маленькая горбатая нянечка увела меня от Миши и Ирочки.
     В отделении сестра-хозяйка провела меня в длинную угловатую комнату. В ней находилось пять кроватей, мне была предназначена свободная, у двери. Против меня располагалась Анастасия Ивановна, очень полная женщина лет сорока, которая лечилась от хронического воспалительного процесса, осложнения после гриппа. Она никогда не могла пройти к умывальнику, не толкнув как следует мою кровать. Ночью она храпела на все лады: то раздавался свист, то звуки спускались в более низкий регистр, затем начиналось нечто уж очень оглушительное. Иногда она сама просыпалась от собственной музыки, иногда не выдерживала и будила ее Зина, спавшая в противоположном конце комнаты. Утром же Анастасия шумно умывалась и, не интересуясь вниманием аудитории, рассказывала свои сны. Содержание их вообще повторялось, были лишь небольшие вариации. Ей снилось, как она проводит ночь то с начальником цеха, то еще с каким-то руководящим товарищем.
     -И подумайте-ка, - восклицала она. - Так это все хорошо было, а потом просыпаюсь я как будто бы где-то на свалке, грязь кругом, мусор, опилки... ерунда какая-то!
     Рядом с ней помещалась старушка, которая несколько раз в день, с трудом опираясь на палку, ходила на процедуры, возвращалась со слезами и стонами... У нее был страшно опухший, с каким-то вывернутым веком глаз. Облегчить ее страдания врачи, по-видимому, не могли. Анастасия страшным шепотом сообщила мне, что у нее рак глаза, и что какой-то профессор сказал, что ничего сделать нельзя. Старушка была очень любима своими близкими. Во все часы посещений (да и в другое время) около нее сидели родственники и старались ее чем-то угостить, приободрить, развлечь, привозили ей ягоды из своего сада.
     Рядом со мной помещалась молоденькая девушка. Это было какое-то безгласное, тихое создание, ее не было ни видно, ни слышно.
     Зато Зина заполняла собой, казалось, все свободное пространство. Она ходила быстрой, но тяжелой походкой, удивительной в такой худенькой женщине. Охотно рассказывала свою историю. Ей в глаз вцепился сиамский кот и после этого глаз вытек. Сейчас у нее вместо глаза была только почти зажившая щелочка. Зина говорила, что ждет теперь только, когда окажутся "самые свежие глаза" от умершего человека и что ей тогда вставят новый глаз. Она была хоть и немолодой, но в общем совершенно здоровой и крепкой, помогала сестрам раздавать пищу, вечером протирала полы шваброй с тряпкой и чувствовала себя почти "медперсоналом", во всяком случае - старожилом!.
     Своеобразное отделение - глазное! Ведь здесь довольно большая часть больных - это в общем вполне здоровые в других отношениях люди! И естественно, что, особенно в вечерние часы, когда нет операций и наиболее серьезных процедур, когда уходят врачи, а на все отделение остается одна-две молоденькие сестрицы, то наступает иная, отличная от утренней, жизнь, напоминающая во многом дом отдыха! Особенно ярко это проявляется в вечер пятницы, в субботу и в воскресенье!
     Приходят гости, приносят разные угощения, частенько и выпивку! Наша палата особенно это почувствовала по Зине. "Старожил" оказалась такой пьяной, что угомонить ее было невозможно! В какой-то момент она рухнула ко мне в объятия, стала мне объяснять, какая я симпатичная и упрашивать отдать ей мой одеколон! Анастасия ушла за сестрой и покой у нас наступил только тогда, когда Зине сделали какой-то укол и она уснула. Анастасия шептала мне:
     -Тоже мне, сиамский кот!? Может и не кот, а какая-нибудь баба! А может и кот! Говорят, что они пьяных не любят!
    . . .
     Когда я попала в отделение, меня осматривала дежурный врач - Галина Ивановна, сравнительно молодая женщина с пышной прической. За это время я стала уже "искушенным" пациентом, поэтому немного удивилась, что она осматривает глазное дно, не закапав атропин, но в общем не придала этому большого значения. Разные ведь могут быть виды осмотра!
     -А вы знаете, - сказала она - Болезнь-то у вас не так серьезна, как тут написано. Могу вас порадовать, обойдется все гораздо проще, чем вы думаете!
     -Я очень рада! - сказала я. - Но не разрешила себе в это поверить. Очень уж серьезные положительные люди огорчались, разглядев у меня какие-то разрывы и отслойки!
     Воскресенье, как уже сказано, день отдыха и в больницах! .. Во всяком случае мною больше никто не занимался. И я либо лежала, либо сидела со своими гостями в парке или в коридоре.
     Присматривалась я к другим больным. Обращал на себя внимание смуглый юноша с обезьяньей походкой. Он рассказал мне, что учится в политехническом институте, и, находясь на практике на заводе, получил травму и ослеп на один глаз. Высокий крепыш оказался по профессии лесоводом и лечил здесь какое-то упорное воспаление слезных мешочков. В столовую одних больных провожали другие: более крепкие или более зрячие!.. Все это сообщество в основной своей массе пожилых людей, в полинявших от многократной стирки халатах и пижамах, бредущих неуверенной походкой, представляло собой грустное зрелище. На этом фоне я себя чувствовала неприлично здоровой, совершенным симулянтом!
     Нина Григорьевна Марченко попала в отделение в то же субботнее утро. Эта высокая, стройная женщина в темных очках и хорошо сидящем на ней пестреньком халатике (собственном, не казенном, как я выяснила позднее!) быстрой решительной походкой мерила аллеи больничного парка. Мы с Мишей сразу обратили на нее внимание. А потом оказалось, что ее посадили в столовой за тот же стол, что и меня, в разговоре выяснилось, что она, как и я, учительница.
     В понедельник, когда мы сели завтракать, к Нине Григорьевне подошла немолодая женщина - врач небольшого роста, с привлекательным, одновременно и волевым и добрым лицом, и сказала ей:
     -Здравствуйте, Нина Григорьевна! Вы сейчас ничего не кушайте, только кусочек хлеба с маслом. Мы сегодня с вами попробуем!..
     Я поняла, что это и есть Людмила Сергеевна, заведующая отделением, о которой мне уже много говорили. Посмотрела вопросительно на свою соседку. Она пояснила:
    -Будет мне сегодня делать "Крио".
    -Что это? Операция?
     -Да, вроде ... или процедура? Я и сама не знаю, этого еще не пробовала. Кажется - замораживание!
     -Может дать вам элениум, говорят, он успокаивает? - спросила я.
     -Да нет уж, не надо! Пойду, посижу у окна, надо себя настроить.
     К моему удивлению она появилась к обеду, сказала, что было не так уж больно, но зато сейчас очень разболелась голова.
    -Может, вам поможет анальгин, у меня есть!
     -Слушайте, Лилия Александровна, вы просто аптекарь! Я, конечно, могу попросить у Тамары, но лучше возьму у вас!
    -А вы знаете эту сестру?
    -Всех я тут знаю!.. Ведь я здесь, увы, уже третий раз!
    Я только головой покачала.
     -Что ж такое у вас? - спросила я и тут же пожалела. Может быть, мой вопрос был бестактен?
     Долгая история. Глаз мой зрение потерял уж три года тому назад, но еще к тому же он очень болит, это так называемая вторичная глаукома... Мои ребята сразу видят, когда меня так прихватывает.. сразу бегут за анальгином.. но мало он мне помогает...Вот Людмила Сергеевна пытается теперь помочь мне этим "крио". Но что только она с ним не делала! ...К сожалению, к ней мой глаз попал уже полным калекой. Если бы сразу в ее руки! Не повезло мне! Ну, ладно, об этом хватит. Вот что я ва м скажу. У нас завтра одна больная выписывается. Давайте-ка, поговорим со старшей сестрой, пусть она вас к нам переведет! Как я погляжу, у вас там народ не очень-то симпатичный подобрался, а нам с вами здесь не один день развлекаться!
    . . .
     После обеда в понедельник многих больных, в том числе и меня, позвали на прием к Людмиле Сергеевне. Но когда она на меня только взглянула, то тотчас же воскликнула, обращаясь к Галине Ивановне:
     -Послушайте, милая! Что же вы приводите ко мне неподготовленную больную?
    -?
     -У нее же зрачок не расширен, атропин не введен! (я тут вспомнила весь субботний осмотр Галины Ивановны!).
     -Ничего нельзя же увидеть в глазном дне! Досада какая! Ведь в три часа собрание у главного... Придется отложить до завтра.
     Наступило завтра. Последовал внимательный осмотр. Я почувствовала ласковые и ловкие руки. Опять я водила глазами то сверху вниз - от темного завитка волос, выбившегося из-под шапочки, на сосредоточенные карие глаза, на красивую форму губ, складки халата на стройном теле, на маленькие ноги. Для лучшего видения Людмила Сергеевна в какой-то момент легко вскочила на стул, а меня усадила на перевернутое кресло. Затем мне в руки был выдан прибор, при помощи которого, как я поняла, она уточняла координаты пораженного места.
    Вывод был однозначным - оперировать!
     Я отдавала себе отчет в необоснованности и в легкомыслии успокоительных слов Галины Ивановны, но, видимо все же на что-то надеялась, какие-то строила иллюзии. А вдруг, пока я так осторожно живу, ношу свою голову, как некий стеклянный предмет, много лежу на спине и т.п. ... может быть, мне стало лучше? Но нет. Закончила свой осмотр Людмила Сергеевна следующими словами:
     -Подумайте еще, но если будете оперироваться, то скажите мне, и мы будем вас готовить!
     -Да, оперируйте, но только если вы сами будете делать!
     На следующий день меня и уложили в той палате, где еще раньше поселилась Нина. Но в промежутке мне еще пришлось послужить делу подготовки медицинских кадров, а именно усовершенствованию Галины Ивановны. Она была ассистентом или ординатором Людмилы Сергеевны. Так вот, ей было приказано провести снова осмотр моего глаза и самой найти и отметить координаты пораженного места. Бедная Галина Ивановна! Бедная я! Она мучила меня, мучилась сама, но ничего не могла разглядеть.. Я всячески ей помогала, рассказывала, как меня усаживали другие врачи, на какой стул вскакивала ее руководительница, но это не действовало... Куда девался ее уверенный тон, которым она перечеркнула мой диагноз... Она то сажала меня для отдыха в коридоре, то в парке, затем снова бралась за дело. Я предлагала подключить к обследованию и Мишу, так как у него профессионально зоркий глаз и очень ловкие руки, я была уверена, что он бы ей помог... но этого она все же не захотела... Прекратила она свои попытки только к ужину, но обещала мне продолжение утром. Поэтому на следующий день после завтрака я, довольно таки невеселая, сидела в коридоре, где меня увидела Людмила Сергеевна.
     -Почему вы здесь? - сердито спросила она меня. (А где я должна быть и в чем виновата?).
     Последовал краткий и резкий разговор с Галиной Ивановной. После чего они осмотрели меня вместе и я отметила только огорченный возглас Людмилы Сергеевны:
     -Вчера было 45, а сегодня - 60! Сейчас же проследите, чтобы уложили!
     Что значили эти цифры? Неудивительно, что после напряжения, связанного с попытками Галины Ивановны, у меня там что-то еще оторвалось!
    . . .
     Все. Начался новый этап жизни. Я уложена в кровать, глаза заклеены марлевыми тампонами, запрещено двигать головой и разговаривать. Полная беспомощность, полная зависимость от внешнего мира.
     Когда-то мы думали, что голову закрепят механически, мне даже снился какой-то держатель, фиксирующий ее в определенном положении. Кто-то нам рассказывал о мешочках с песком, которые не дают голове двигаться. Нет, никаких крепежей! Все на сознательности, на творческом претворении тезиса: "Свобода - это осознанная необходимость!" Нужна полная неподвижность - соблюдай ее!
     Мне рассказывали об испытаниях первых космонавтов, которых тоже ставили в условия полной неподвижности в горизонтальном положении. Говорят, что многие здоровые ребята не выдерживали этого. А ведь, я думаю, им можно было поворачивать голову и разговаривать! Но, конечно, различий в моем и их "лежании" много! Прежде всего - разные стимулы! У меня - сохранение зрения!
     Недавно на моем "рабочем месте" лежала одна женщина. Она выписалась, не дождавшись операции, не могла выдержать этой молчаливой неподвижности. Она так волновалась. Что врач-невропатолог посоветовала ей прекратить все. Выписался, не дождавшись операции, и сравнительно молодой мужчина... Он ушел из больницы на третий день "лежания".
     Выдержу ли я? Третий день, вернее третья ночь и мне показались очень тяжелыми!.. Но потом я как-то притерпелась и "лежание" пошло своим чередом.
    . . .
     Наши сестрички. Все они - совсем молоденькие девушки. У меня их зрительные образы не запечатлелись, я ведь их не видела! Но какие они все были разные! Не забуду ту, которая мне впервые заклеила глаза. Она так спешила, что приклеила заодно целый пучок волос. Зато у меня потом было занятие - вырывать кусочки коллодия из них.
     Каждый день около часа приходит маленькая Валечка, которая делает мне уколы в вену. Как это не покажется странным, но ее прихода я жду почти с удовольствием. Движения у нее точные и ловкие, она почти не причиняет боли.
     -Ну-ка, поработайте кулачком! Так, молодец! - командует она, и заставляет меня улыбаться.
     Очень позабавила меня одна сестричка. Как-то она вбежала в палату (это было рано утром, вскоре после градусников, я еще дремала) и с размаху поставила мне на грудь таз. Я спросила, что со мной собираются делать?
    -Как что? Умываться!
     Тогда я робко попросила начать с другой процедуры. Таз был снят. Сестрица исчезла. Вероятно она была занята чем-то более важным, потому что просимое появилось через час. Следующее ее появление было опять с часовым промежутком, а потом таз стоял на мне до самого завтрака. Выручило, как всегда, появление Ирочки.
    . . .
     Три раза в день приходят меня кормить мои домашние. (Если близких нет, то таких больных кормят сестры или ходячие больные). Дан приказ кормить меня только п ротертой пищей, а мне как можно меньше разговаривать. Неужели движения челюсти так передаются на сетчатку? Какая же там должна быть сложная система передачи! Но тогда что же происходит с этой несчастной сетчаткой, если кашлянешь или чихнешь? И как этого не допустить? Людмила Сергеевна говорила, что сетчатка у меня вся какая-то непрочная... Хитро все ...
     Протертая пища!... Это очень скучно, но бог с ней, хуже "не разговаривать"! Это мне-то, человеку вообще общительному, да еще учителю, профессиональные привычки которого - разговаривать: пояснять, убеждать, успокаивать! Однако отложим свои "привычки" и постараемся помолчать.
     По утрам прибегает ко мне Ирочка. За ней не только завтрак, но и самые разные санитарные процедуры. Все она делает так ловко, так весело, и все время что-то мне тихонько рассказывает, что-то приговаривает (а ведь из нас двоих - я болтушка, а она - молчунья!). Как она хорошо понимает, что слышать ее, чувствовать, что она - близко - это самая моя большая радость! Я, вероятно, глупо улыбаюсь все то время, пока она мне оправляет постель и обтирает тело губкой, смоченной водой и капелькой одеколона, более приятной процедуры вообще нет на свете! Стараюсь съесть все, что она сочиняет дома (самое протертое!), хотя есть совсем не хочется... Когда она только все успевает? От меня убегает на работу, а вечером частенько забегает опять. А отец рассказывает, как она за ним ухаживает и в какой строгости держит! Я стараюсь незаметно коснуться ее кофточки, угадать, что на ней надето... Не видя, вижу перед собой ее большие карие глаза, растрепанные темные волосы, никогда-то она не думает о своей женской красе, любимый мой трепушонок! От нее в меня вливается такое тепло... Я твержу ей, чтобы она скорее все кончала и убегала бы... А сама радуюсь каждой секундочке, пока она еще рядом.
     Днем, ближе к обеду приходит Миша. Как это ни грустно, но тяжелее всех со мною приходится милому моему мужу. Он так старателен, так заботлив, это просто чудо, но он обязательно попадает мне вместо рта в нос или еще куда-нибудь. Тут я не выдерживаю и принимаюсь хохотать! Я понимаю, что это глупо и несерьезно, что смех, вероятно, стоит по вредности на одном уровне с самым громким разговором или даже выше, но ничего с собой не могу поделать. Один раз Миша так расстроился, что ушел от меня в коридор, оставив на тумбочке обед. Мне так было стыдно перед ним! Неблагодарная курица, тоже, вздумала смеяться!
     А если бы я потеряла способность смеяться? Боюсь, что тогда я бы все это не выдержала!
     Перед ужином ко мне приходят самые разные "кормильцы". У каждого свои манеры, свои навыки (или их отсутствие), свои соображения о справедливости медицинских требований.
     Мой сын, как и полагается молодому человеку и представителю точных наук, весьма критичен к указаниям врачей.
     -Ну, мать, - говорит он. - Давай шире открывай рот, чтобы я попадал по центру. Так, умница. Вот а теперь мы тебе скормим огурец! Свеженький! Как? Чего это ты шепчешь? Нельзя? Ага, нет нужной степени дисперсности? Ясно, сейчас создадим. Вот так, я настриг тебе маленькими кусочками, глотай и никаких.
     Марик рассказывал мне о Викторе Круглове, моем бывшем ученике, который будет осенью защищать диссертацию на доктора физико-математических наук, описывал свои опыты с ультразвуком, делал информацию о спорте, шутил с сестрицами и с Ниной и исчезал из нашей палаты, оставляя струю свежего воздуха, ощущение большой разнообразной жизни, идущей где-то за пределами больницы.
     Свою стремительность и бурный темперамент вносит в обслуживание моя сестра Ася. Она попутно выбрасывает какие-то стоящие на тумбочке лекарства, так как они не нравятся ей по виду, и вообще удовлетворяет свою страсть к чистоте и порядку. Когда же она проводит процесс омовения, то я почти кричу, опасаясь, что, помимо сетчатки, у меня оторвется кожа! Но я вполне удовлетворяю ее как объект кормления и она провозглашает, что со мной дело иметь проще, чем с ее внучкой Викой!
     Врачи все гадают, почему у меня произошло отслоение сетчатки... Одного мужчину оперировали здесь после того, как он, во время ремонта, поднял и перенес в другую комнату какой-то стол, пожилая женщина встречала на вокзале родственников и приняла в свои объятия "трехлетнего карапуза в зимнем обмундировании", молодая секретарша пострадала при переноске папок с документами из одного помещения в другое...
     Соседи по палате менялись, старожилами оставались мы с Ниной. Вначале с нами находились Фрося и Шура. Тетя Фрося совершенно покорила меня своим необыкновенно напевным, грудным голосом. Она родом с Украины и, несмотря на годы, проведенные вдалеке от родных краев, сохранила свой характерный мягкий говор. Мне доставляло удовольствие ее слушать и я частенько просила ее что-нибудь рассказать.
     -Ну что же я такого интересного могу вам рассказать? - усмехалась она, но подсаживалась поближе.
     Сколько тяжелого труда выпало на долю этой старой женщины... Стройки, стройки... разнорабочий, чернорабочий, уборщица... Был муж, но давно умер, детей не было... И вот - одинокая старость, приближающаяся слепота... И все это повествуется не в тоне жалобы, нет! Какое-то тихое примирение с горькой судьбой.
     Милая тетя Фрося так волновалась перед операцией и так была безропотно послушна! Так хотелось ее чем-то порадовать, как-то помочь! Не баловала ее жизнь!.. Как она бурно восхищалась хлопчатобумажными носочками, которые ей, по ее просьбе, купила Ирочка... По ее впечатлениям, операция ей не помогла, но, может быть, она и ошибалась: ведь после удаления катаракты очки назначают лишь позднее! Ее довольно быстро выписали, и о ее дальнейшей судьбе я ничего не знаю.
     А Шура давно была слепой. Несмотря на это, она очень хорошо ориентировалась в палате, движения ее были четкими и ловкими. Она родилась и смолоду жила в деревне, была замужем и ожидала ребенка, - тогда и почувствовала ухудшение зрения. Заметил это и муж, и ... бросил ее. Она осталась жить у матери. Родила сына, при этом совсем потеряла зрение. О муже она не жалела. "Раз такой попался, то легче одной быть!". Она, конечно, женщина недюжинной воли и разума. Много в жизни труда, много боли и ушибов. Как-то по мудрому она растила сына, строго, под неусыпным контролем, требовательно по отношению к себе, к старшим, к учителям. Он неплохо окончил школу, был в армии, хорошо играет на баяне, женился. У Шуры своя однокомнатная квартира при комбинате для слепых. Она подробнейшим образом описывала ее нам, а также полированную мебель, телевизор (для внучки!), ковер! Семья сына еженедельно приходит к ней в гости, иногда и ночуют, а часто Шура проводит выходные дни у них. Жизнь ее представлялась такой налаженной, такой ясной и четкой, так она себя уверенно чувствовала в этом мире, что у меня вызывала удивление и восхищение.
     -Так у меня все дома хорошо, да на своем месте, да аккуратно! Все делегации, которые бывают у нас на комбинате - всех ко мне приводят, показывают как у нас слепые люди живут!
     Пожалуй, самые страстные слова благодарности Советской власти за заботу о себе я слышала из уст этой слепой женщины!
     Мы пожалели о ней, когда на ее месте оказалась Анна Петровна. Именно она выучила меня изготавливать из халата что-то вроде подушечки и прижимать ее к правому уху. Думку, которую мне принесла нелегально Ира, я прижимала к левому уху и таким образом пыталась не слышать ее рассказы. Бедная Анна Петровна. На нее тоже надвигалась полная слепота, надежда была только на операцию. Жизнь же ее позади была горькой и безрадостной. Пьяница-муж и пьяница-сын. Первый умер, а последний был выслан из города после очередного дебоша. Впереди одинокая старость то ли у сестры в деревне, то ли в доме престарелых... Я была полна сострадания к ней, но ее повторяющиеся рассказы, да еще громким и пронзительным голосом доводили меня до отчаяния. Если же о чем-то своем тихонько переговаривались мы с Ниной, то, к своему "восторгу", быстро постигали, что, несмотря на все наши предосторожности, каждое слово улавливалось обостренным слухом Анны Петровны, и она неожиданно вступала в разговор. Вероятно, и Фрося, и Шура тоже слышали некоторые наши "тихие" беседы, будучи тактичными людьми, отличали их "общие" и "личные" разделы; для Анны Петровны такого деления не существовало.
     А дружба наша с Ниной крепла. Несмотря на разницу в возрасте (впрочем, после некоторого предела она не чувствуется) у нас было очень много общего - и работа, и отношение к людям и событиям. А тут еще сближали общие страдания и общие волнения... Места я себе не находила, когда Нина бодро уходила на очередное "крио", а потом лежала пластом и молчала. А я лежала как бездушный неподвижный чурбан и не могла ей даже что-нибудь подать...
    . . .
     Сегодня оперировали Анну Петровну. С ней были дополнительные трудности: ее было невозможно уговорить лежать поспокойнее и хотя бы в первый день говорить поменьше!...
    . . .
     Никогда не думала, что бывшая моя ученица Тамара Акопян будет интересоваться моим здоровьем и доставать мне какие-то дефицитные витамины. Ведь несколько лет подряд она, встречая меня на улице (а мы в то время жили неподалеку от школы и поневоле часто встречались), делала вид, что мы незнакомы и в самым неприступным видом проходила мимо!
     Тамара была, вероятно, самой большой бездельницей в том выпуске и, кроме того, такой бесподобной обманщицей, что я даже не знаю, с кем ее сравнить! Она умудрялась подавать мне чужие контрольные работы, а я тогда уже наловчилась выяснять истину. При том, у нее была вполне смышленая дерзкая мордочка, и она надеялась, что ловкость рук ее так или иначе вывезет! Я не допустила ее к экзамену (по тем временам это было героическим поступком!), физику она сдавала осенью и лишь тогда получила аттестат. А сейчас она учится на вечернем отделении фармацевтического института и работает в киоске больницы... Она увидела меня в те дни, когда я находилась между приемным отделением и консультантом... Что-то она, видимо, поняла, простила и переоценила!?
    . . .
     Мне достали портативный полупроводниковый приемник. Как мне объяснил Марик, он какого-то старого образца и способен принимать только несколько станций. Чудесно! Кроме того, есть еще трансляционная точка! Иногда удается провести удивительные минуты, отключиться от всей окружающей обстановки. Оказалось, что несмотря на мою любовь к музыке, слушать ее я почти не могу, или, по выражению сына, мне это неполезно: под музыку появляются ненужные думы... Легче всего слушать какую-нибудь передачу из театра, или литературные чтения. Заслушалась я рассказами Серафимовича, потом с удовольствием слушала "Шиповник" Паустовского! Целиком прослушала спектакль Островского "Бешеные деньги". Очень мне понравилась беседа одного космонавта с журналистом. Вопросы журналиста были очень стандартные, а ответы - непосредственные и остроумные. Например, журналист спросил:
     -Какую Москву вы больше любите? Ее театры? Музеи? Окрестности?
    А космонавт ответил:
    -Я Москву люблю дождливую!
    -Почему?
     -Да вот мы с женой издавна полюбили гулять под дождем! Какая-то вся Москва промытая, чистая, и дышится легко!
     Еще он очень славно сказал, что предпочитает называться не "дедушкой", а "мужем бабы Любы".
     Трудно перечислить все радости, которые дал нам этот маленький приемничек! Я испытывала к нему просто нежную любовь и клала его себе под подушку, чтобы достать в любое время. Иногда это кончалось печально: раздавался легкий стук и он оказывался на полу, где был недосягаем для меня. Спасал его лишь кожаный футляр!
     Часто выручал он и Нину. Она могла уйти с ним в парк или хотя бы к окну в коридоре. Там можно было избегнуть лекции нашей новой соседки по палате Алины Александровны о девяти формах глаукомы.
     Современному человеку радио кажется такой естественной принадлежностью быта, что он его даже замечать и ценить перестает! Его, вероятно, по-настоящему ценят зимовщики в удаленных местах где-нибудь за Полярным Кругом, да вот такие бедолаги в больницах!
     Оказалось, мои заклеенные глаза полагается каждый день открывать, промывать и снова заклеивать. Чудесный момент: вдруг видишь мир, да еще в образе молодого девичьего личика, склоненного над тобой. Это было прекрасно, и, как многое прекрасное в мире - мгновенно!...
     Через неделю, после того, как мне заклеили глаза и уложили, я услышала голос Людмилы Сергеевны.
     -Вот сейчас будем вас смотреть, Лилия Александровна.
     Она и раньше наведывалась ко мне, спрашивала, как я себя чувствую, но мельком. На этот раз она была вооружена техникой: лампой, зеркальцами и еще прибором, который я условно назову угломером (это с ним боролась и в конец меня замучила Галина Ивановна).
     Но раньше я была здоровым, подвижным человеком, который с готовностью принимал удобную для осмотра позу, а теперь мне не полагалось двигать головой! Как только не меняла свои наблюдательные пункты Людмила Сергеевна! Она пробовала устроиться то с одной, то с другой стороны постели, залезала и ко мне на кровать! В конце концов она немного отодвинула кровать от стены, забралась в образовавшийся зазор и, осмотрев меня, с удовлетворением объявила:
     -Как и следовало ожидать, все хорошо прилегло! Умница! Хорошо полежала. Спокойно, теперь будем в среду оперировать! Леночка, давай-ка теперь, лампу положи сюда, Лилии Александровне дадим держать эту ручку, так, так. Теперь кладите сюда подбородок, крепче, а ты Леночка, поворачивай эту дугу, пока я не скажу!
     Началась общая работа, целью которой было последнее уточнение места разрыва сетчатки. Сестре Леночке не вполне были ясны ее обязанности, поэтому она пыталась вырывать держатель из моих более слабых рук. Мне же было приказано его не отпускать! Но все же мы пришли к взаимопониманию и координаты нужного участка были выверены.
     Волновалась я до прихода Людмилы Сергеевны ужасно! Постыдно волновалась! Я знала, что не сегодня - завтра она придет меня осматривать и решать дело окончательно. А когда она мне назвала срок операции, то я сразу успокоилась! Уж чем скорее, тем лучше! А доверие, симпатию, уважение мой доктор у меня вызывал безграничные. Мне нравились ее манеры, ее ласковые и, одновременно сильные руки, нравилось лицо, фигура! Описан ли в литературе род влюбленности больного в своего врача? Наверное, да! Во всяком случае, я его испытывала!
    . . .
    День операции - 30 июля.
     Есть ли люди, которые могут сказать, что были совершенно спокойными в такой день? (Я, конечно, имею в виду не внешнее спокойствие, его можно соблюсти!)
     Я где-то читала, что перед сражением волнуются все, даже самые мужественные люди, только одни умеют это скрыть, а другие - нет.
     Ходячим больным вечером перед операцией подстригают реснички, а бровь над больным глазом прокрашивают зеленкой, "метят их". Для чего бы это? Неужели врачи могут так ошибаться, что начнут оперировать здоровый глаз?
     За час до самого решительного момента мне пришлось побеспокоиться об очень прозаической вещи: смене белья. Кто-то там из сестер уходил в отпуск , кто-то что-то не передал, и об этом никто не подумал! А для меня это было более чем существенно. Ведь после операции совсем нельзя будет двигаться по крайней мере дней десять! Так что я через разных курьеров посылала к дежурной сестре напоминание о своей просьбе! Ура, добилась! Но, оказывается, как сложно сменить рубашку! Я только тут поняла насколько ослабела за это время. Еще в большей степени я это почувствовала, когда появились две веселые девчушки из хирургической с каталкой и предложили мне на нее перебираться.
     -Только головой не трясите! - сурово сказала одна из них.
     Но в нужный момент она не догадалась мне помочь и я свалилась лицом вниз на некоторое подвижное сооружение.
     -Ну, что же вы? Так неаккуратно! - воскликнула девушка. Она придала моему туловищу горизонтальное положением лицом вверх и сказала:
     -Руки берегите, тут поворотов не счесть! - и мы бодро покатили через коридор, столовую, вестибюль и далее, далее... Действительно, меня ждало много поворотов!..
     Открыли заклеенные глаза, набросили на лицо покрывало, на левую руку прикрепили несколько электродов. Над головой - хирургический осветитель. Надо мной склоняются неизвестные мне головы сестер, а затем появляется такое уже знакомое и милое лицо Людмилы Сергеевны.
     -Лилия Александровна, дорогая, - слышу я. - Сейчас я вам сделаю укол. На всякий случай я ухватилась руками под покрывалом за какую-то перекладину стола (ведь неизвестно, какие меня сейчас ждут испытания! Важно только не помешать хирургу!). Нет, совсем не больно!
     -А этот укол будет неприятнее! - говорит мне Людмила Сергеевна, но и это предупреждение мне кажется напрасным. - То ли сделано это было метко и быстро, то ли действовал наркоз, введенный еще в палате, примерно за полчаса до операции. Доза, вероятно, была удачной, как в смысле притупления страха, так и снятия общей напряженности. Во всяком случае я решительно все воспринимала и слышала, понимала все разговоры над своей головой - и сестер, и, позднее, хирурга с сестрой и со вторым врачом-ассистентом, а больно мне не было. Мне было все очень интересно! Мне тогда казалось, что весь ход операции на всю жизнь отложится в моей голове, и, действительно, я и сейчас все очень четко помню, но человек так устроен, что даже самые сильные впечатления с течением времени слабеют...
     В какой-то момент Людмила Сергеевна сказала мне:
     -Прошу вас, смотрите прямо вверх, это нам будет удобнее! - затем, - Мы вам вставим распорочки, вот так...
     А потом началась их удивительная работа. Что-то отстригали (какие же это должны быть ювелирные ножнички!), что-то резали, что-то отодвигали. И все время я слышала над собой голос Людмилы Сергеевны. Вероятно такова была ее привычка. Умная привычка. От ее спокойных деловых интонаций вливалось спокойствие в того, кто лежал под простыней. Тут были и краткие, непонятные для меня указания по ходу дела:
     -Отодвинь, отодвинь Ирмочка, ага, теперь придержи-ка ... Чем? Ну, чем хочешь, хоть шпателем. Какая же здесь тонюсенькая веночка! Как ее обойти? Так, хорошо.
     Были разговоры к делу не относящиеся. Вдруг я услышала:
     -А я сегодня, как нарочно, не успела позавтракать!.. Вечно эти наши домашние дела! - Слушайте, а кто это распорядился сюда закатить Севастьянова? Зачем? Легко ли ему тут дожидаться?... Девушки, а как это у нас получается, что две операции по отслойке в один день? Кто планирует? Ах, я сама!...Но это же безумие! Разве это физически возможно? Ирмочка, подойди на минутку к Севастьянову... Но не начинай, видишь, я еще не скоро. Так, так, Лина, это ты молодец! А кто из вас, девушки, помнит нашу хирургическую сестру - Нину? Нет, она уже три года от нас ушла в мединститут. Вот это была сестра, так сестра! Все наши хирурги из-за нее дрались, все только с ней хотели оперировать!
     Несколько раз Людмила Сергеевна вспоминала обо мне, спрашивала, как я себя чувствую. Я из-под своего покрывала отвечала, что все в порядке, и работа шла дальше. Понадобились иглы и нитки, подбиралась их длина и толщина, что-то шили. Затем проверили технику. Мы, физики, этот аппарат назвали бы аппаратом точечной сварки. Людмила Сергеевна касалась точечным электродом разных участков глаза и, нажимая ногой педаль, включала напряжением. Таких точек, мест прижигания, она сделала несколько десятков, и, по своему обыкновению, все приговаривала:
     -Вот, еще здесь! Так, теперь сдвинемся сюда! И тут еще! Еще! Ага! Ну, кажется все! Уж больше некуда! Будет добротно. Хорошо. Лина - возьми! ... Кончаем. Так. Будем отпускать. Сюда, сюда. Здесь разрезай теперь. Хорошо!
     Вскоре мне заклеили глаза и отвезли в палату. Нина сказала, что меня оперировали час и пятнадцать минут и что для отслойки это недолго. Вскоре около меня появилась Ирочка. Как было приятно почувствовать ее присутствие, прикосновение ее ласковых рук.
     Позднее я услышала голос Людмилы Сергеевны. Она спрашивала меня о самочувствии. Она всегда приходила к тем больным, которых в этот день оперировала. Она напомнила Ире: ничего не есть и не пить. Только смочить чуть-чуть губы. Не двигать головой! Не разговаривать! Потом добавила:
     -Но каким молодцом веля себя Лилия Александровна! Спасибо вам! Такая вы умница!
     Я только хотела ей возразить, что не так уж трудно было быть "умницей" (но немножко возгордилась!), что это ведь было в моих интересах!?! - Но она угадала мой порыв и заговорила уже другим, резким голосом:
     -Никаких разговоров! Ни одного лишнего звука! А вам, девушка, надо иметь на голову белую косынку или шапочку!
     Я услышала, как оправдывалась Ира: шапочка лежит в тумбочке, она ее сейчас наденет!
     Меня ждала тяжелая ночь. Голова раскалывалась, казалось, что подушка лежит как-то неправильно, что из нее выступает что-то острое. Дежурная сестра уговаривала только не двигать головой. Позднее она сделала мне укол, я уснула, а к утру боль была уже не такой резкой. Жизнь пошла своим чередом.
    . . .
     Счастье! Какое оно? Когда оно бывает? Что это такое, счастье? Умеем ли мы всегда его замечать, ценить? Известно счастье полюбивших людей, оно описано поэтами всех времен. Есть счастье достижения трудной, большой цели, научного подвига или покорения вершин, счастье самопожертвования... великое счастье материнства... счастье вождя, учителя, счастье дружбы!.. Оказывается - их много - видов и подвидов счастья!
     Никогда не могла я вообразить, что, лежа на спине с заклеенными глазами, с тяжелыми мыслями об исходе всего, со мной происходящего, я порой, буду испытывать такое полное чувство благодарности к жизни, подарившей мне в эти тяжелые дни и любовь, и дружбу!.. И это было счастье!
     Приходила ко мне веселая, легкая Валечка, жена моего племянника. Она, попутно с кормлением и прочими процедурами, выполняемыми с ее помощью, быстро и просто, рассказывала об увлекательной книге, посвященной истории инков, рассказывала о шалостях своей маленькой девчурки.
     Молодая, но многоопытная бабушка - моя подруга Ася - быстро управлялась с "делами", много читала для всей палаты. Приходила другая моя подруга - ласковая Зина, наш несостоявшийся доктор! Я абсолютно уверена, что если бы она окончила не физфак со мною вместе, а медицинский институт, то она не бросила бы работу и не просидела бы дома почти всю жизнь...
     Друзья! Какое это хорошее слово! И как много за этим словом тепла!
    . . .
     Тяжелы больничные ночи... Кто-то стонет, кто-то храпит, временами наступает относительная тишина. Затем в коридоре какая-то суета, приглушенные голоса, движение. Открывают боковую дверь, ту, что против нашей палаты, ведущую на лестницу: вероятно привезли нового больного, - какая-нибудь авария или травма. Часто не спится. Вспоминаю, вспоминаю... Часто, что естественно, думаю о школе, перебираю школьные дела и происшествия...
     Иногда я вспоминаю первый год моей работы в школе. Иногда меня к автобусу провожал серьезный Руслан Иванов (6 класс) и спрашивал, когда мы будем учить про телевизор? А потом случилась история, когда они с товарищами разыграли футбольный матч, где арбуз (АРБУЗ!) играл роль мяча! Мальчишки быстро его довели до молекулярного состояния! Другая история была связана с моими семиклассниками. Однажды они принесли на урок десяток будильников и, когда я отворачивалась к доске, чтобы записать закон Ома, будильники начинали звенеть! Я тогда плакала всю дорогу от школы до дома...
     И позднее были у меня в школе большие трудности, но были и радости. Не забуду, как я пришла после бессонной ночи (была при смерти свекровь), а на урок ко мне пришел для инспектирования директор. А я буквально теряла нить рассуждения... И вдруг поднял руку Митя Мороз и сказал:
    -Лилия Александровна, можно я продолжу вывод?
     Он, видимо, понял мое состояние... Как он меня выручил!
     И были факультативы по решению трудных задач, и КВН, и физические вечера! А кроме того, были у нас походы по Подмосковью, в Крым и Карелию...
    . . .
     Сегодня в нашей палате только и разговоров, что о Галине Ивановне. Дело в том, что ей, по-видимому, было предложено выучиться делать уколы в глаз. Мне вполне понятно, что больные, которым бывает назначена такая процедура, сильно нервничают в ожидании ее. Говорят, что все наши сестрицы делают это деликатное дело очень ловко и безболезненно (честь им и хвала!). А вот у этой докторши оно совсем не идет! Она, вероятно, сама волнуется, поэтому делает очень неуверенно. Так или иначе без происшествий дело не обходится. Когда она стала делать укол кузнецу Савве Ивановичу, то у нее в руке остался шприц, а игла - у него в глазу! Он сам у себя выдернул иглу, выбежал из процедурной, и отказался в нее возвращаться!... Произошло, буквально, восстание больных! В процедурную пришла Людмила Сергеевна, прикрикнула на больных:
     -Что это вы все трясетесь? Уколов боитесь? Да вы что?!!
     Она взяла сама шприц и всем, кому это было назначено, ввела соответствующее лекарство.
     -До чего же у нее рука легкая! - восхищались наши женщины.
     А я испытывала приступ гордости (очень смешной, в общем!), что вот, мол, какой мой доктор молодец! А для нее это наверное было пустяком! Вообще о ней ходят самые разные, но все восторженные отзывы: она все может, у нее почти не бывает неудачных операций. Если уж она делает, то можно спать спокойно! Хорошо человеку иметь такую славу!
     Но когда пришел Миша, то я попросила его (малодушная!) узнать, не грозят ли мне уколы Галины Ивановны. Старшая сестра успокоила его, что при отслойке обычно уколы в глаза не делают, да кроме того, нам стало известно, что у Галины Ивановны заболела дочка и что ее не будет ближайшие дни. Бедная девочка! Больные обрадовались, что ее мамы не будет несколько дней на работе!
    . . .
     Наша сигнализация!.. Вероятно, это большое достижение в обслуживании тяжелых больных. Около моей кровати имеется шнурочек. Если его как следует дернуть, то начинает звенеть звонок. Марик целый вечер учил меня находить его на ощупь, но все же я всячески избегала им пользоваться. Дело в том, что шнурочек вызывал столь мощный звон, что на ноги поднимались не только сестры (и, порой, не столько сестры!), но и больные всего отделения. Если звон раздавался днем, то почти всегда раньше были слышны голоса ходячих больных, зовущих сестер в такую-то палату, а потом уж прибегала и сестра. Это днем. А как же ночью?
     В ночь вскоре после операции я хотела воспользоваться шнурочком, но сигнализация не действовала. Тяжело дышала измученная очередным "крио" Нина, крепко спали все остальные. Сигнализация не работала и на следующий день, несмотря на деятельность старшей сестры, зав. отделением и старания Миши. Мы только слышали беспардонную ругань пьяного электрика. Когда же сигнализация все же была восстановлена, у меня сохранилось к ней чувство недоверия. Я всеми силами старалась не дергать этот шнурочек...
     Тянусь к тумбочке за поильником и снотворным. Что-то задеваю. Это что-то летит на пол. Слышу голос Ниночки:
     -Кто это здесь хулиганит? Лилия Александровна! Мы же договорились!!! Да я ведь тоже не сплю. Что будем с вами проглатывать? Димедрол? Ну, а в ваших запасах нет чего-нибудь покрепче?
     Сегодня днем мы с ней вспоминали свои студенческие годы. Нина очень увлеклась спортом и имела высокий разряд по гимнастике. Я легко могу представить себе, как ее во время майской демонстрации несут на макете Земного шара, в легкой тунике, юную, красивую, типичную украиночку - символ весеннего праздника!... А нелегко ведь так вот простоять на одной ноге, да еще с поднятыми вверх руками!
     Для нас нет начальства выше Людмилы Сергеевны. Но, как известно, над каждым начальником есть начальник. Приятель Нины - студент - Саша был свидетелем, как наше начальство получало выговор от вышестоящего за то, что ведро с мусором вынес кто-то из больных мужчин (вероятно, жаждавший услужить кому-либо из сестричек). Известно, что больные в больницах и школьники в школах часто видят то, что не положено!
     Однажды у меня была приятельница Неля. Окончив необходимые дела, она начала нам читать Твардовского "За далью даль". Муж Нели тяжело воевал, был в окружении и, оказавшись инвалидом, умирал на ее руках. Она почитала немного, больше не могла, расплакалась. Ее слушала вся палата... Отец Нины был крупным военным, был тяжело ранен. Мой отец умер с голода в блокадном Ленинграде... Дядя Миша - ласковый, веселый - ушел в ополчение, их часть попала в плен, он долго мыкался по лагерям, там и умер... Брат - Сеня - трижды горел в танке... Через жизнь всего нашего поколения тяжело прошла война...
     Прошла неделя после операции. У моей постели появилась Людмила Сергеевна с сестрой, начался полный осмотр глазного дна. Я опять выполняла знакомые команды: "Смотрите вверх, еще вверх, еще ... теперь левее и т.д."
     Наконец все кончилось. Лицо Людмилы Сергеевны было усталым и невеселым.
     -Да. Так вот... пока ничего хорошего не могу сказать!.. Похоже, что ничего у нас с вами не получилось. Почему? Не знаю! Вроде бы вы и лежали хорошо, я ведь все время заходила, на вас поглядывала... И на операции вы себя хорошо вели... и сделали мы все добросовестно... Помните сколько я вам точечек наставила? Так вот, когда эти места прижиганий подживают, то становится так ясно видными, ну, как шляпки гвоздиков, которые ты заколотил!.. А я вот их не вижу! Сетчатка ваша, наверное, подвела!... Правда еще отечность большая, не все ясно...
     Тяжелее всего для меня были заключительные слова Людмилы Сергеевны:
     -Все же вы, наверное, много разговаривали! Говорила я вам - меньше болтать! А вы не слушались!
     -Да разве уж я так много разговаривала? - защищалась я. - И неужели это было более опасно, чем многое другое? Когда я всю ночь никого не могла дозваться, сигнализация не работала?!
    Помолчав, она сказала в своей решительной манере:
     -Ну, ладно. Начнем Вас теперь понемногу поднимать. Лена, ты сходи, поищи для Лилии Александровны очки.
     И она стала что-то делать в изголовье моей кровати, от чего голова моя немного поднялась, а туловище осталось в том же положении. При этом подбородок оказался упирающимся в грудь. Положение стало очень неудобным.
     -Что? Нехорошо? Но это, возможно, с непривычки! Полежите так, а я потом зайду, посмотрим.
     Лена одела на меня своеобразные очки из пластмассы с небольшими дырочками против зрачков и они ушли.
    Итак, все было напрасно.
     Напрасно я старалась соблюдать всю возможную неподвижность, напрасны были все заботы близких, все волнения и боль операции. Прав был доктор Хмелев, не стоило мучаться и мучить других...
     Через час пришел Миша. Раньше всего я попросила его позвать кого-нибудь из сестер и изменить мое положение в постели. У меня совершенно онемела спина, я себя чувствовала как на дыбе. Изменение наклона принесло некоторое облегчение, но когда я стала рассказывать Мише о результате осмотра Людмилы Сергеевны, то потеряла всякое самообладание. Слезы потекли ручьем, я вся тряслась, и никакие старания Миши успокоить меня не помогали... Чем-то меня поили, старшая сестра что-то со мной делала... Если в послеоперационный период и было мне что-то вредно, то эта истерика, с которой я никак не могла справиться!
     Кажется меня не так огорчал диагноз, как непереносимо было это обвинение в невыдержанности, в болтливости! Смешно, несерьезно, - но факт! Я так боготворила своего доктора! И такими нелепыми казались ее слова! И где была в эти минуты ее доброта и осторожность? Ведь даже если операция и не удалась, то полную правду я могла узнать позднее! Хотя бы тогда, когда окрепла физически!
     Когда бы позже я не вспоминала этот наш разговор, я ее все равно не могла понять. Может быть, у нее весь день был какой-то неудачный, еще было много разных огорчений, может быть, она сильно преувеличивала мою выдержку и самообладание (у всех они не безграничны!), все равно - не понимаю!
     Миша пошел поговорить с Людмилой Сергеевной. Ей видимо рассказали о моем состоянии. Она была очень огорчена. Стала ему говорить, что ее впечатление еще не окончательно (тем более, зачем мне об этом было знать?).
    Эту ночь я совсем не могла уснуть.
    ...
     Нина ничего мне не рассказывала о своей личной жизни, а я, естественно, не спрашивала. Но однажды утром, после ухода Ирочки, когда все больные ушли из палаты на процедуры, она присела ко мне на край кровати.
     -Чудная у вас дочка! Завидую! По-хорошему завидую! Не сглажу!... А у меня и есть, и нет ее ..
    Я слушала ее, не перебивая.
     -Одного человека я любила всю жизнь, - говорит Нина медленно. - Но это не вышло.. Муж очень любил меня, а я ему была верной женой... Я говорила вам, что отец погиб в конце войны... это не так. В 1952 г. он занимал крупный пост в Днепропетровске. Занят был очень много, но радовался каждой минутке, когда мог побыть дома - с мамой и со мной... Мы очень дружили! Но в свои дела он нас не посвящал. Было видно, что он очень озабочен, плохо спит, нервничает... И его скоропостижная смерть?... Это случилось на работе, прямо там... в его кабинете... Мы его не увидели... Не узнали причины, подробностей, не узнали истины... Мамочка была в таком состоянии... Я только хотела ее сохранить. Были самые торжественные похороны, мой будущий муж был все время около нас... Мамы не стало через год... потом родилась Маринка, хорошая девочка, красивая, умная, но своенравная. Гордыней - вся в меня! Да, да, что вы удивляетесь! Это я терпеливая с чужими, а с близкими у меня дурной характер... Володя погиб в автомобильной катастрофе, когда Марише было десять. Она тогда хорошо училась... но позднее оказалась в очень дурной компании. Меня это очень напугало! Я пошла в РОНО, в ГорОНО... перевела ее в другую школу. Своей цели я достигла, дочка получила хороший аттестат, но мне она этого не простила, замкнулась в себе, заперлась, замолчала... а, закончив школу, уехала в другой город и там поступила в институт ... и вот о всех моих глазных делах она даже не знает!
    -Как вы можете?
     В палату вернулась Алина Михайловна, разговор прекратился...
    ...
     Я стала привыкать к очкам с дырочками. Через них все же был виден белый свет. Я не могла понять, что и как видит мой оперированный глаз, но здоровый (хоть и близорукий) был на месте и с интересом рассматривал лица друзей и кусочек стены (двигать головой по-прежнему запрещалось!).
     На следующий день меня вместе с кроватью подняли еще на одну зарубочку, потом еще, а еще через день разрешили ненадолго сесть и спустить ноги с кровати. Я не отдавала себе отчета, насколько ослабела за весь этот период. Когда с помощью Миши я впервые присела на кровати, то меня охватила такая слабость, что второй раз (и последний) потекли слезы... просто от ощущения своей немощи!..
     Но все проходит! Еще через два дня, потренировавшись в перемещениях по палате, я вышла за ее пределы, в большой мир!
     Людмила Сергеевна повела меня на осмотр в ординаторскую:
     -А вы знаете, похоже что она (имеется в виду сетчатка!) прилегает! Ну, что ж, пожалуй я вас еще кому-нибудь покажу!
     Многие, вероятно, и не подозревают, какое они к себе привлекают внимание, как их запоминают люди, с которыми они и двумя словами не перекинулись!
     Это было в те дни, когда я только училась ходить и впервые рискнула без чьей-либо помощи выйти за пределы палаты. И вот, когда я пересекла "открытое пространство", меня охватило такое чувство неуверенности, что я зашаталась... И тут меня мгновенно подхватила маленькая худенькая старушка. Придерживая меня за талию и приговаривая какие-то успокоительные слова, она довела меня до скамейки, стоящей около процедурного кабинета, усадила там и, заметив фигуру, появившуюся из туалета и остановившуюся, по-видимому, в неуверенности, - куда дальше двигаться? - ринулась туда. А затем вернулась и отвела меня в палату.
     В те дни Людмила Сергеевна разрешила мне самой выходить в столовую, но строго предупредила, что все остальное время я должна по-прежнему лежать на спине.
     -Чтобы мне в коридоре на глаза не попадаться! - строго сказала она.
     Я и сама понимала, что после ее неуверенности в результате операции, после всей неопределенности моего положения мне надо набраться терпения и полеживать... Я и вообще-то теперь не разрешала себе верить в благополучный исход... Кроме того, мое отношение к моему доктору как-то изменилось. Я стала ее бояться! Бояться каких-то несправедливых упреков, что как-то опять не так себя веду... Поэтому я избегала внешнего мира, как только могла! И маленькую старушку видела только мельком в столовой. Но каждый раз она была деятельно занята помощью кому-то! Кого-то вела в столовую, кому-то что-то несла, кого-то успокаивала. А сама - пустяковая, сутулая, морщинистая, в чем душа держится! Но душа-то добрая, веселая, самозабвенная! Осталось у меня сожаление о несостоявшемся с ней более близком знакомстве.
     А к моей Ниночке тянулись люди! Она, бедная, многое сама пережила, на многое насмотрелась, и, активно доброжелательная - успокаивала, объясняла, приободряла... К ней прибегали перед операцией, советовались о смысле назначенных процедур, во всяком случае - медико-разъяснительную работу она вела широко. Одно время вокруг нее собирался кружок очень интересных людей. Пожилой юрист - Юрий Семенович - смешил всех анекдотами, он много знал и помнил, был великолепным рассказчиком. Студент Саша, ожидавший сложную операцию, читал стихи, которых был большим любителем. Молодая мама - Ирочка (к ней приводили трехлетнего сынишку) - готова была смеяться над чем угодно, лишь бы смеяться и отвлекаться от невеселого настоящего (она делала какую-то повторную операцию). Добродушный кузнец Савва Иванович, которому глаз обожгло горячей стружкой, ни на шаг не отходивший от Нины (насколько это возможно в условиях больницы!), готов был смеяться всем шуткам, участвовать во всех ее затеях. Однажды кому-то принесли чудовищных размеров арбуз, его объявили объектом жертвоприношения на алтарь медицины и посвятили его удаче операции Саши, назначенной на следующий день.
     С каким теплом относились к Нине многие больные я особенно почувствовала тогда, когда Людмила Сергеевна, после ряда консультаций, решила ей делать какую-то сложную операцию ("крио" не помогло!). И ее исход тоже был сомнителен, в этом отдавали себе отчет обе стороны - и хирург, и больная... Операция была сделана, и моя бедная подруга была прочно уложена на несколько дней. К ним в палату образовалось прямо-таки паломничество! Я в эти дни не способна была еще ни в каким перемещениям, могла только слегка повернуть голову и глянуть на окружающий мир через дырочки в центре очков. А Савва Иванович нам усиленно объяснял, что за то время, что он провел в глазном отделении, он стал квалифицированным медбратом, что он все умеет, все может (мы и не сомневались!), и что бы мы лучше звали его, а не нашу няню Ирину Петровну! Что он лучше ее (уж это точно!)!
     Через день-два, когда Нине стало немного лучше, все ее друзья стали поодиночке и оптом приходить в нашу палату прощаться с ней - их как раз начали выписывать. Перед этим она меня все дразнила, что, мол, ждет Вашего появления во внешнем мире наш чудесный Юрий Семенович. Он не может пропустить случай познакомиться с женщиной, за которой так свято ухаживает муж!
     Я-то еще была лежачей, а Юрий Семенович явился в нашу палату! По этому случаю я даже попыталась покрасивее расчесать свои, чуть ли не месяц немытые, патлы, но все это было зря! Гость смотрел только на Нину, прощался с ней, произносил ей разные милые слова, а посмотреть в мою сторону попросту забыл! Вот какие бывают огорчения!
     Через несколько дней пришел показаться врачу в отделение милый наш Савва Иванович. Нина дала ему денег для покупки ей железнодорожного билета. После операции ей стало вроде бы лучше и она заторопилась с отъездом. Шла уже вторая половина августа, скоро начнется учебный год!
     Через неделю, как и было договорено, Савва Иванович принес Нине билет, да еще большущий торт (мы всей палатой ели его три дня!), да еще огромный букет цветов.. Подразнила я Нину, но она только усмехнулась и отрицательно покачала головой. Я знала, что муж Нины умер несколько лет тому назад, что взрослая дочь живет отдельно. Правда, о личной жизни милого нашего кузнеца мне ничего не было известно, я только видела с каким теплом и уважением он относился к Нине... Какие только встречи не бывают в жизни, какие неожиданности привязанностей!
     Как хочется людям счастья! А оно ведь принимает разные обличия, так страшно пройти мимо, не угадать его...
    . . .
     Людмила Сергеевна показала меня сегодня другому врачу, как говорят, специалисту по отслойкам. Смотрели порознь, смотрели вместе. Консультант говорит, что все хорошо прилегает, что, опять-таки, не все еще видно из-за отека, но что, по-видимому, все обойдется хорошо.
    А я теперь боюсь в это до конца поверить!
     Как выразить свое чувство благодарности Людмиле Сергеевне? Знаю, что дарят цветы, конфеты... но ведь хочется что-либо оригинальное, чтоб запомнилось!
     -Поищи, пожалуйста, и купи пластинки - оперу Чайковского "Иоланту". Это произведение, как никакое иное, прямо относится к ее профессии! И какая там выражена верная мысль, что больной должен ХОТЕТЬ видеть, что это - залог успеха. Это справедливо, конечно, не только для глазных операций.
     -Ты сомневаешься, думаешь, она, может быть, не любит музыку? Нет, это я уже выясняла. Мне рассказывали, что на всех вечерах Людмила Сергеевна - первая певунья! (Только много позднее я узнала, что мой муж по совету друзей подарил Л.С. дюжину серебряных ложек).
    . . .
     Я сегодня снова говорила с Ниной о Людмиле Сергеевне.
    -Добрая она? - Да.
    -Болеет ее душа за больных? - Да.
     -Хороший ли она врач? - Чудесный! Золотые руки! Ясная голова! Умница!
     -Почему же она так неосторожно и так ненужно высказала мне свое предположение о неудачном исходе операции?
    . . .
     -Я сидела однажды в кабинете у Людмилы Сергеевны, - вспоминает Нина. - К ней без стука вошел слепой старик. Его выписывали. Помочь ему не удалось. Тяжка была сцена. Он стал целовать ей руки и благодарить. Людмила Сергеевна расплакалась, она просто потеряла самообладание, слезы у нее так и струились... А старик ее успокаивал, прощался, снова благодарил. Он, видимо, понимал, что все возможное ему сделали, что не все в руках врачей!.. Нет, она по-настоящему отзывчивый, прекрасный человек!
    . . .
    Вот и уехала моя дорогая Ниночка!
    . . .
     Ночь сегодня была для меня нелегкой. Утром прооперировали старушку Марью Ивановну, вечером к ней приходила дочь, посидела немного, а часов в девять ушла. После "отбоя" я задремала, но вскоре меня разбудила Алина Михайловна. Она сказала, что Марье Ивановне совсем плохо, что она ходила за сестрой, но что та легла спать и не хочет вставать.
     -Сходите-ка вы, Лилия Александровна, может быть, она вас послушается!?
     Я набросила на себя халат, и, придерживаясь за стенки, отправилась на поиски сестры. Мне удалось привести к Марье Ивановне сестру... Марья Ивановна уснула после какого-то укола, а я проглотила несколько таблеток валерьянки, но сон все не шел...
    ...
     Какое счастье быть "ходячим" больным! Помимо всего прочего в субботние и воскресные дни я имела милых моих друзей - мужчин (их ведь ко мне в палату почти не допускали). Приезжал Петр Ефимович (он, правда, и в период моего лежания появлялся вместе с Асей), забегал мой ученик Игорь Возницин, он прекрасно сдает экзамены в Химико-технологичечский институт. Подолгу мы болтали с моим старым другом Шурой, который только что вернулся из интересной командировки на Дальний Восток. А бывший мой ученик Витя Киселев рассказывал, что не позднее зимы будет защищать докторскую диссертацию!
    ...
     Порой меня охватывает безумный физический страх: а вдруг доктор Хмелев был прав - случайное движение, и опять все оторвется, и опять все сначала? Однако, сварщики по металлу говорят, что скорее разрыв произойдет где угодно, но не в месте сварки! Что гадать? Надо гнать от себя такие мысли! А пока что я теперь главная активная сила нашей палаты. Марья Ивановна вообще очень стара и слаба, а новеньких быстро прооперировали и они почти ничего не видят. Вот и возникают следующие процессии. Я собираю к двери всех моих товарищей по палате, затем все встают друг за другом, держатся за талию впереди идущей, и я открываю шествие. Так как на мне по-прежнему очки с маленькими дырочками по центру, то поле зрения очень ограничено, поэтому в коридоре или в столовой происходят столкновения.. Там я усаживаю всех за столик и начинаю обносить едой, помогают и другие "ходячие", и сестры...
     Но какое же это счастье чувствовать себя способной на такую разнообразную деятельность!
    . . .
     Пришел конец моему пребыванию в глазном отделении. Закончился нелегкий отрезок жизни. Выписывают меня с положительным заключением по поводу проведенной операции по отслойке сетчатки, с запретом читать по крайней мере несколько месяцев, с пожеланием "побольше быть на воздухе!. О работе пока и речи нет... Зрачок больного глаза сильно расширен, его и дальше надо держать в расширенном состоянии, так как это состояние означает для него "покой". Выглядит этот глаз не очень то привлекательно - несколько сужен, несколько воспален, но это, конечно, мелочи! Темные очки - и дама хоть куда!
     Приезжает за мной Ирочка, приносит для Людмилы Сергеевны чудесные гвоздики! И пластинки "Иоланты"!
     Прощаюсь со всеми в отделении. Прощаюсь с товарищами по палате. Все три старушки глубоко религиозны. И вот - они обещают молиться за меня и за Иру! Я очень тронута...
     Захожу попрощаться и в приемное отделение. Обстановка там такая же "горячая", но заведующая узнает меня и радуется за меня. Да, я рада, что пошла на операцию. Я рада, что рискнула. Конечно, особенно рада, что она о казалась удачной, что пока повторять ее не надо. А мрачные прогнозы доктора Хмелева отбрасываю от себя. Если бы человек знал все горести, которые у него могут быть впереди? А надо ли их знать?
     Мой старый друг Кола Брюньон говорил, что радость надо пить свежую, а печаль, горе могут и подождать, если и испортятся, то не жалко!
     Так буду же радоваться обретенной свободе, осеннему воздуху на улице, ветру, играющему обрывками бумаги, облаками на небе, крикам детей!
     Буду радоваться сохранению и приобретению дружбы людей!
     Буду радоваться новой маленькой жизни: как раз в эти дни на свет появился новый человек - наша маленькая внучка Женечка потребовала свое место под солнцем и нашу любовь!
    Как хорошо идти с Ирой к троллейбусу!
    . . .
     Как это ни грустно, но моя жизнь и позднее была связана с операциями в глазной больнице!... Это были и катаракта, и отслойка сетчатки на другом глазу и т.д. В общем у меня сложилось впечатление о глазных отделениях, их достижениях и трудностях!
     Конечно, многое изменилось к лучшему! Новые лекарства, новые методы лечения, более широкое применение лазерной техники и, что мне показалось чуть ли не самым замечательным - было отменено полное состояние неподвижности, которое в моей памяти было самым трудным. Мне рассказали, что и в практике послеинфарктного состояния раньше тоже требовалась неподвижность (не такая суровая, а скорее - "покой"), но и это сегодня не диктуется так неумолимо.
     Что же осталось как бы по-прежнему? Вероятно, вечным всегда будет отношение врача к больному, его талант, мудрость, терпение! Всегда будет много значить вера больного в искусство медика, его готовность слушаться, покоряться. Как раз это чудесно выражено в опере "Иоланта". И всегда будет иметь огромное значение дружба людей, оказавшихся в больничных условиях, внимание родных и друзей, помогавших больному все перетерпеть, все пережить!
     Но сегодня много дикого вошло и в быт больничный. Моей дорогой подруге - Ниночке Марченко, оказавшейся "иностранкой" в Москве, надо было бы расплачиваться такими деньгами, которых у нее, как и у меня, учительницы, никогда и не было! А другая дикая сторона нашей жизни: врачу, представителю самой гуманной профессии - не выплачивают его скромной зарплаты! И врачи бастуют!!! Как все это может происходить - мне непонятно. Во всем мире медики принадлежат к самой высокооплачиваемой категории интеллигенции!.. Так хочется высказать надежду, что эти дикие обстоятельства скоро изживут себя.

"Мышкин Дом"     Карта сайта    Книжка про Гришку    походы    наши новости