Началась война. Уже с июля 1941 г. в Физико-техническом институте была организована эвакуация из Ленинграда: сначала вывозили женщин с маленькими детьми и пожилых людей, а позднее - сотрудников института и оборудование.
Годы эвакуации с 1941 до 1945 гг. мы прожили в Казани. Наша семья состояла из моей мамы, Мишиной мамы, меня и нашего двухлетнего сынишки. Глава семьи летом 1942 г. ушел на фронт, а 5 мая 1943 г. у меня родилась дочка. И весь этот тяжелый период времени связан у меня с Казанью. Я познакомилась с удивительно интересными, яркими людьми, высокие человеческие качества которых особенно высветились в эти дни.
У Казани в то время был особый, незабываемый облик. Академику О.Ю.Шмидту было поручено собрать в этом городе всю советскую науку из Минска, Киева, Харькова, Ленинграда, а позднее - и из Москвы. Казанский университет принимал всех ученых, всем отводились места для работы и для жилья, всех надо было как-то накормить. Это было дело гигантского размаха.
Не забуду картину бывшего спортзала Казанского университета. Это просторное помещение было заполнено семьями эвакуированных ученых, оно походило на железнодорожный зал ожидания - с той лишь разницей, что некоторые семьи жили здесь дни или недели, а потом перебирались в общежития университета или на квартиры местных жителей, которых "уплотняли" для подселения эвакуированных. Другие же предпочитали оставаться здесь - так было удобнее: столовая помещалась в полуподвале этого же здания, библиотека, кафедры - все было тут.
Говорят, что некоторые полководцы очередную стоянку своей армии рассматривают как временную, и в надежде на скорое наступление не стремятся ее обустраивать; другие же сразу создают как можно более основательное становище - строят баню для солдат, утепляют землянки и т.д.
Так и в Казани в устройстве этих временных - как многие надеялись, очень временных - жилищ проявлялись самые разные принципы и вкусы. Стремясь хоть к какой-то изоляции, некоторые семьи отгораживали свою территорию прикрепленными к рейкам простынями и скатертями, другие сооружали нечто эфемерное из картона и газет. Самые разнообразные функции выполняли чемоданы - в виде столиков, шкафов, ящичков. Попозже появились и коптилки... Затрудняюсь сейчас сказать, сколько людей одновременно жили в спортзале. Столько, сколько можно было поставить коек? Нет, вероятно, больше.
Казанский университет делал все возможное и невозможное, чтобы лучше устроить эвакуированных. Все лабораторные комнаты, все запасные помещения - все было мобилизовано для размещения приехавшей науки. Местные работники складывали свои превосходные музейные экспонаты на полки, упаковывали часть оборудования в ящики, теснились как только было возможно. И то правда - студентов и преподавателей оставалось немного, все уходили на фронт. Московские и ленинградские институты распаковывали свое оборудование, пытались наладить продолжение опытных работ. Конечно, тематика их пересматривалась - другие условия работы, другие задачи. Одни были озабочены возможностью наладить исследования, продолжить начатое дело. Другие атаковали военкоматы, рвались воевать.
Мужчин оставалось все меньше. Некоторые получали спецзадания и уезжали в Свердловск, на заводы, другие - в Севастополь. Но оставшиеся - и работающие, и члены семей, и старики, и дети - выглядели, как потревоженный муравейник. Люди были лишены элементарных удобств, "выдернуты" с привычных мест. Где-то что-то получали из продуктов, добывали кипяток, несли в спортзал в кастрюльках и баночках причитающийся по карточкам обед, чтобы разделить его со своими домашними.
Наше семейство было помещено в студенческое общежитие на Банковской улице. В мирные дни в этом большом четырехэтажном здании с широкими коридорами, высокими потолками и просторными комнатами веселыми компаниями жили студенты университета. Теперь же в каждой из комнат обитало несколько семей сотрудников академических институтов. Сначала Миша занимал койку в комнате, где жило семейство профессора Юрия Борисовича Кобзарева из пяти человек, потом появились мы с Мариком и мамой, а вскоре и мать Миши, приехавшая последним пароходом из Астрахани. Позднее Кобзаревы перебрались в другую комнату, а с нами жили разные люди: жена стеклодува Физтеха с ребенком, родители и сестра С.Е.Бреслер, Ю.Н.Образцов, П.Е.Спивак, Л.Я.Суворов и др. На нашем же этаже общежития жил Александр Иосифович Шальников с семьей.
Вскоре отключили электричество, появились буржуйки разных конструкций, кирпичные печки. Юрий Борисович Кобзарев вспоминал, как сооружались эти печи. Добывали, привозили на грузовиках кирпичи, втаскивали их в свои комнаты. Возникало много проблем при создании этих печек, при добывании нужной "арматуры": дверок, заслонок и в частности - верхней плиты с отверстиями для кастрюль и чайников. В качестве одного из вариантов был опробован кусок стальной плиты, присланной для исследований с Уралмаша. Эта сталь прекрасно показала себя в танках Т-34, а вот для домашних нужд оказалась непригодной - при нагревании она коробилась, изгибалась, и готовить на ней было невозможно. Предприимчивый молодой сосед Кобзаревых добыл очень подходящую плиту - он вывернул ее из какой-то казанской мостовой!
Вечерами общежитие погружалось во мрак, в коридор люди выходили со своими самодельными светильниками. Идти надо было осторожно - у дверей лежали дрова, стояли ящики (на замках!) с запасенной на зиму картошкой и другое хозяйство.
В этих тяжелых условиях открывались самые разные стороны жизни и привычки людей. Очень многих мужчин уже с нами не было: они были либо мобилизованы, либо работали по военным заказам в разных городах Советского Союза. В это время А. И. Шальников стал нашим общественным комендантом. Что значило тогда слово "общественный комендант"? Шальников организовывал женские бригады по доставке и распилке дров, наблюдал за соблюдением правил использования электроэнергии (в те краткие моменты, когда это чудо происходило), вместе с Кобзаревым следил за чистотой в умывальных комнатах.
Александр Иосифович не брезговал никакой работой - это был и сантехник, и наблюдатель, и электрик! Из окна нашей комнаты его, как самого легонького, спускали на канате для ремонта электропроводки.
С конца 1941 г. по 1943 г. я работала в лаборатории Л.А.Кубецкого Института теоретической геофизики АН СССР (директором его был О.Ю.Шмидт). Это была даже не лаборатория, а скорее микрозавод. Мы делали фотоумножители - приборы, основанные на фотоэффекте и вторично-электронной эмиссии. Консультантом нашим был А.И.Шальников, а в качестве хозлаборанта работала его жена Ольга Григорьевна - всегда веселая, добродушная, называвшая себя "главснабом". Действительно, в то время доставать все необходимое для сложного вакуумного "производства", где требовались и спирт, и бензин, и серебро, и чистые химические реактивы, и ртуть, и вакуумная резина, и краски, и многое другое было непросто! И она носилась по всему университету, обеспечивая нас всем необходимым - добывая что-то в одном месте и меняя в другом...
Насколько сложно было организовать лабораторные исследования, можно представить себе еще и потому, что напряжение в электросети Казани было очень нестабильным. Группа молодых физиков (П.Спивак, В.Джелепов и Л.Суворов) для проведения своих опытов сами изготовили стабилизатор напряжения, к ним поступили заказы на подобные устройства. Они называли их СДС-1, СДС-2 и т.д. - по первым буквам своих фамилий. Некоторые недобрые люди расшифровывали это название, как "самый дерьмовый стабилизатор", что было продиктовано самой черной завистью!
Первое время пребывания в Казани мы получали талоны в столовую около Кремля. Ходили туда главным образом из-за хлеба. Суп же представлял собой водичку, в которой плавала шелуха от гороха. На деревянном столбе около столовой висело объявление, что суп можно выливать только в указанном месте...
Приходилось заниматься обменом каких-либо промтоваров на мыло, на молоко. Ходили мы "женскими компаниями" на обмен в соседние деревни. С первой же весны 1942 года у нас появились огороды. Муж успел до ухода на фронт помочь мне посадить картошку, а собирала я ее уже сама.
Однажды сотрудников Академии наук послали перебирать картошку. Она была вся переморожена, и нам надо было отобрать отдельные сохранившиеся картофелины из общей зловонной жижи. Из них - замороженных, но не совсем развалившихся - часть разрешалось взять себе. Эта картина - пожилые ученые, мужчины и женщины, возятся в вонючей жиже - по сей день стоит у меня перед глазами. Я-то достаточно критично оценивала, будучи еще молодым сотрудником, степень своей научной ценности, но рядом со мной в этой гнили копались люди, имевшие мировую известность в науке! Это было обидно до слез, и тех, кто в столь тяжелое так "хранил" картошку, следовало отдать под суд!
Эту картошку мы умудрялись натирать, перемешивать с жареным луком и печь какие-то оладьи. Получалось сладковатое малосъедобное блюдо, но оно было в нашем меню.
Не забуду тот день, когда большая группа женщин-сотрудников Академии наук разгружала на Волге баржу с дровами. Командовал этим "женским батальоном" член-корреспондент И. Е. Тамм. Во время коротких перерывов он развлекал нас рассказами о присылаемых ему на отзыв "перпетуум мобиле"!
В то тяжелое время горя, беспокойства за своих близких, за свою судьбу и судьбу всего государства - всего было вдоволь. И как по-разному проявляли себя люди: одни замыкались в себе, цепенели, не способны были думать ни о ком и ни о чем; другие были эгоистично активны, изумляла их энергия по добыванию всяких дополнительных благ. В этих условиях семья Шальниковых была теплым, согревающим центром для окружавших их людей.
Однако Александр Иосифович при необходимости был непреклонен и тверд в справедливых требованиях к жильцам. Например, существовало жесткое ограничение по включению электроплиток и других нагревательных приборов во время редких моментов подачи из городской сети электроэнергии.
Однажды был такой эпизод: Шальников ходил по комнатам, проверяя, чтобы никто не включал плитки в неурочное время. Когда он вошел в одну из комнат, ее обитательница быстро выключила плитку и стала уверять, что она не была включена. Заметивший все Шальников закричал: "Сейчас же садитесь на плитку!"...
В нашей лаборатории несколько раз случалось чудо - нам "за вредность" привозили молоко! Как сейчас вижу Александра Иосифовича, который приподнимает флягу, а я, его подручная, подставляю бидоны один за другим.
- Эй, кривые руки, давайте левее! Ниже, ниже, Вам говорю!..
Но то было чудо и, как все чудеса, - редкое, а вообще же с питанием было, как и в большинстве тыловых городов.
Нашу семью не покидало беспокойство за судьбу Ленинграда и оставшихся там близких. В марте 1942 г. сестра с мужем выбрались оттуда по ледовой дороге, отец же остался там, в братской могиле. Брат, принимавший участие в войне с Финляндией, теперь оказался в Ленинграде.
В 1942 г. часть московских институтов начали готовиться к возвращению в Москву. Упаковывались и готовились к отъезду и лаборатория Кубецкого, и Институт физических проблем. Стало известно, что наш "комендант" покидает нас. Тогда активная наша мама организовала благодарственный подарок, собрались все жильцы Банковского общежития, и мы торжественно вручили его смущенному Александру Иосифовичу.
Осенью 1943 г. в Казани я перешла работать в лабораторию П.И.Лукирского Ленинградского физико-технического института. Когда была прорвана блокада нашего дорогого города, ЛФТИ собрался домой. Мне же с семьей пришлось сойти в Москве из шедшего в Ленинград эшелона, поскольку в июле 1944 г. Игорь Васильевич Курчатов отозвал из армии моего мужа - так мы стали москвичами.
В 1946 г. я работала у Глеба Михайловича Франка в Институте биологии Академии медицинских наук. Моей задачей было измерение слабых излучений в ультрафиолетовой области. Мне было поручено взять у А. И. Шальникова разработанный им для подобных измерений прибор и попробовать провести ряд исследований.
Шальников, в ту пору член-корреспондент Академии наук (а позднее - академик), работал в Институте физических проблем. Там он и назначил мне свидание. В лаборатории его не оказалось. "Посмотрите его в мастерской или в гараже", - сказал мне сотрудник. "Поговорим!" - сказал мне Александр Иосифович, и уселся - в какой-то курточке, худенький и совсем "несолидный" - на ступеньке институтской лестницы; я устроилась рядом с ним.
Прибор у Александра Иосифовича я получила, но вот опыты не вышли, хотя я исправно трудилась в темной комнате, измеряя митогенетическое излучение. Я ли была виновата в этом или нет - не знаю...
... Вспоминается еще один эпизод. П.Л.Капица как-то попросил Шальникова встретить с ленинградского поезда и отвезти в гостиницу директора Радиевого института В.Г.Хлопина. Шальников поехал на вокзал на привезенном Капицей из Англии автомобиле, которым только он один и умел пользоваться. Шальников и Хлопин не были лично знакомы, поэтому когда Шальников (как всегда, одетый весьма неприглядно) взял чемодан гостя, тот отнесся к этому совершенно естественно - и даже дал Шальникову "на чай" после того, как тот внес его чемодан в номер. Шальников почтительно поблагодарил Хлопина - и каково же было удивление последнего, когда он увидел "шофера" за столом президиума конференции в качестве председателя!..
Позже я изредка навещала Шальниковых, большую часть времени проводя с Ольгой Григорьевной: мы вспоминали Казань, сотрудников лаборатории Кубецкого, разные события тех дней. Всегда оставалось ощущение тепла от этих нечастых встреч. Муж мой, уже будучи доктором геолого-минералогических наук, часто встречался с Александром Иосифовичем - бессменным редактором журнала "Приборы и техника эксперимента", в котором был опубликован цикл статей М.Я.Каца с описанием предложенных им приборов по разделению минералов. Он всегда отмечал и высокую требовательность, и доброжелательность редактора.
Последний раз я видела Александра Иосифовича и Ольгу Григорьевну летом 1985 г. на их даче в Ново-Дарьине. Я гуляла там со своей восьмимесячной внучкой. Как-то особенно запомнилось их любовное отношение к малышке - будущему человечку...
Москва, 1999
[an error occurred while processing the directive]