Послевоенные годы
В конце 1945 г. нас переселили на
Сокол, в дом физиков. При нас еще кончали ремонт пленные
немцы, у ворот была установлена будка для дежурного из
органов безопасности... В доме жили Флеровы и Давиденко,
Спивак и Прокофьев,
Красин и Кикоин и многие другие... Нам
же вместе с семьей Суворова отдали пополам квартиру на
первом этаже. Большой кусок жизни связан у нас с Песчаной
ул., д. 14а, кв. 22.
В группе, в которую входили Миша и
Леня Суворов, под руководством Марка Иосифовича Корнфельда,
работали также Роман Лукич Сердюк, инженер-химик с Украины;
молодой и очень способный, но тяжело больной Павел Шестихин
и ряд других. Разрабатывали методы получения тяжелой воды,
(необходимой для замедления нейтронов в ядерных реакторах),
экспериментально определяли константы разделения изотопов
водорода при различной технологии, проектировали
промышленные установки для получения тяжелой воды и пускали
их на заводе.
Тема кандидатской диссертации М. Я.
- "Изотопный анализ тяжелой воды". Сейчас это
делается просто - масспектрографом, но тогда в стране их не
было. Эту задачу решали путем точного определения плотности
жидкости дифференциальным пикнометрическим методом,
предложенным М. И. Корнфельдом (точность его до 1.10-6
г/см3).
Кроме того, занимались реакцией
обмена по кислороду Н2О-СО2, определением плотности 100%-
ной тяжелой воды. Эти методы анализа в дальнейшем
внедрялись в заводские лаборатории, так как были просты и
точны.
Добавлю, что Миша защитил
кандидатскую диссертацию и в 1948 г. получил диплом за № 8
с подписью Курчатова... А в нашей семье это событие даже
никак не было отмечено. Он сам об этом не заикнулся, а я
восприняла случившееся просто как некоторый естественный
этап его работы. Было ли это неким недомыслием с моей
стороны? Конечно, но еще и результатом как секретности всей
работы, так и Мишиной повышенной скромности. Задним числом
теперь понимаю, что иные и в то время использовали свои
успехи для получения большей зарплаты, лучшей квартиры и т.
п. А мы как-то обо всем этом не задумывались.
С теплом вспоминаю эти годы жизни
на Песчаной улице. Физики были все молодые, активные,
дружные; до двух десятков детишек разного возраста
собиралось в окружавшем наш дом саду. Я частенько
приглашала их к нам, и мы пели хором около нашего
старенького пианино. Телевизоров почти ни у кого не было,
помню только один у Николая Николаевича Флерова. К нему
крепилась большая линза, и это казалось чудом техники. Но
зато мы ставили пластинки с записями любимой классической
музыки, а вечерами я часто и помногу играла на пианино.
Недавно встретились с нашими
бывшими соседями - Суворовыми, и ставший уже взрослым
Сашенька рассказал, что он помнит "музыку тети
Лили" и с тех пор различает вальсы Шопена... А вскоре
наступили новые времена: Марк Иосифович Корнфельд оказался
в очень сложных отношениях с Игорем Васильевичем Курчатовым
и перешел к академику Алиханову со всей своей группой.
Вначале этот переход никак не сказался на работе группы,
только ездить всем пришлось от Сокола в Черемушки. Это было
далеко и трудно: от Даниловской площади ходил автобус
буквально по проселочной дороге, по грязи и кочкам. Но в
общем работы налаживались. Почему не удалось тогда Мише
перебраться жить куда-нибудь поближе? Не знаю. Вероятно -
из-за своей всегдашней застенчивости, неумения
организовывать свои личные дела. Или моя нетребовательность
помогала?
Вскоре после переезда нашей семьи
на Сокол, я начала работать в области биофизики у Глеба
Михайловича Франка. Занималась электронной микроскопией. А
позднее работала в области ультразвука у профессора
Эльпинера в лаборатории академика Збарского.
Неприятности в группе Корнфельда
начались с него самого. Никто никогда не оспаривал, что
человек он талантливый. Но нелегкий его нрав сказывался и
в отношениях с научными руководителями институтов, а в еще
большей степени - с другими, военными, начальниками, от
которых очень многое зависело. И вот... ученый, по идеям
которого строился секретнейший завод по получению тяжелой
воды, оказался не у дел, от всего отстраненным...
Лаборатория же продолжала работать.
М. Я. по понятным соображениям мало что рассказывал мне, но
выглядел очень озабоченным. Его делом был контроль
конечного результата - качества разделения воды. Связь с
заводом была организована с помощью специального самолета-
"кукурузника" (так его называли в военные годы).
Скорость его была невелика, летел он невысоко, но для связи
с заводом вполне годился. И вот однажды оказалось, что Миша
летит один и может взять меня с собой! Ну, я как пионер -
всегда готова! Ура! Летим! Немного кружится голова, и я
очень боюсь, что покажу себя с худшей стороны, но ничего,
полет продолжается не более часа - и мы приземляемся на
месте. Прекрасная природа, парк, Ока, уютное общежитие
сотрудников... Миша уходит по делам, а я гуляю и неожиданно
встречаюсь... с Корнфельдом!
Оказывается, по приказу сверху он
уволен и не имеет допуска на завод, а заводское начальство
его не отпускает - как без него начинать такое огромное
дело, запускать новое производство? Невозможно! Это был
один из анекдотов того смутного времени...
Сложности с работой
Жизнь в тот период становилась все
сложнее и непонятнее... Это коснулось, конечно, и нашей
семьи... Начались весьма серьезные неприятности у моего
милого мужа. С одной стороны, у него были большие научные
успехи, он совершенствовал метод разделения изотопов,
внедрял его в заводскую практику, с удовольствием вел свой
спецкурс в Физико-техническом институте, его авторитет как
человека и ученого все возрастал. В институт приезжал Берия
со своей свитой, академик Алиханов показывал ему все
лаборатории и, в частности, установку Миши. Однако вскоре,
без всякого объяснения причин ему объявили, что он лишается
допуска к секретной работе (!!!) и ему - секретарю
партгруппы научных работников - было заявлено, что он не
заслуживает доверия (чьего?) - и все оборвалось...
Наш друг Леня Суворов обратился к А.
И. Алиханову, под чьим руководством в 1948 г. был создан
первый в СССР тяжеловодный ядерный реактор. Абрам Исаакович
только руками развел: "Сегодня - Кац, завтра - Чук (он
имел в виду физика-теоретика И. Я. Померанчука, ставшего в
1964 г. академиком АН СССР). Ничего не могу..."
С 16 октября 1952 г. М. Я. Кац
оказался безработным...
В это же тяжелое время возник так
называемый процесс еврейских врачей. Их обвинили... - не
буду перечислять ту ерунду, которую им приписывали - но
отнюдь не ерундой было то, что за этим последовало: аресты
и снятия с работы многих и многих ярких ученых, крупнейших
медиков.
Мой шеф, профессор Эльпинер,
задолго ощущал приближение грозы, но предпринять ничего не
мог. Академик Збарский был арестован в начале февраля 1952
г., его портрет снят со стены на кафедре биохимии, наша
лаборатория должна была закрыться. Хотя это прямо не
относится к биографии Миши, хочется вкратце описать дни,
последовавшие за арестом Збарского. К нам явился
заместитель министра здравоохранения для проверки того, как
быстро уничтожается его лаборатория. Профессора Эльпинера в
лабораторию не пускали, он ходил по двору и ожидал ареста...
Я же получила приказ -
демонтировать ультразвуковую установку - наш главный прибор.
Я ходила в грязном халате, с порезанным пальцем,
замотанным марлей... И, о ужас! - эта растрепанная
сотрудница задержала замминистра, схватив его за полу
халата, и спросила, понимает ли он, что уничтожается
единственная в Союзе лаборатория, результаты которой
конкурируют с мировыми достижениями в биофизике. Тот был
так ошарашен, что спросил, как мое имя, и пригласил к нему
в министерство, чтобы "это обсудить!" Мне терять,
как я считала, было нечего. 18 февралях 1952 г. я была
уволена. Пришла в министерство, меня принял вежливый
референт... Как ни странно, для меня этот эпизод на этом и
закончился.
Мы с Мишей оба оказались без
работы
Безработными мы с Мишей оказались
почти одновременно. Впереди была полная неясность. Как жить?
Где работать? Неужели придется бросать любимую науку?
После того, как была закрыта
лаборатория биохимии рака, меня никуда не брали - не
только в "науку", но и на педагогическую работу в
техникум.
Миша метался в каких-то попытках
найти работу по специальности, но эти попытки явно были
обречены на неуспех. Он начал делать рефераты в институте
информации, но доход это сулило самый малый. Мысли же его
были в тех делах, которые он вынужден был оставить, он
продолжал развивать свой метод деления изотопов,
совершенствовал лабораторные и заводские установки -
"все мысленно"! Но потом у него возник проект
(более чем фантастический и опасный, как легко можно было
предположить) - пойти в министерство среднего
машиностроения, которому подчинялся институт, и описать
все свои предложения. В министерстве его провели в пустую
комнату, дали бумагу и он писал...
Через комнату временами проходили
какие-то высокие чины, посматривали на М. Я. и уходили. Он
благополучно вернулся домой, и по сей день неизвестно,
читал ли его предложения кто-либо, могущий их оценить,
применил ли их кто-либо и где-либо... Миша терял надежду на
восстановление на прежней работе. Позднее он вспомнил о
визите Берия в лабораторию и о том, как академик Алиханов
приводил его в ту комнату, где была установка Миши, и он
рассказывал об успехах метода "высокому" гостю.
Миша решил обратиться к этому всесильному человеку с
просьбой вернуть его на прежнюю работу. Письмо было
написано, и мой храбрый муж отнес его в приемную Кремля.
Трудно себе представить, чем бы это могло бы кончиться,
если бы назавтра мы не узнали об аресте Берия!