Дочка моя дорогая! Как легко могло оказаться, что тебя у меня и не было бы.
Второй год мы жили в эвакуации в Казани, куда попали из блокадного Ленинграда. Мы с сыном Мариком (ему тогда не было и двух лет) и с мамой выехали с одним из последних эшелонов, а сестру Асю уже вывозили по "ледовой" дороге через Ладогу. Жила с нами еще старенькая бабушка, мама моего мужа Миши. И он, и муж сестры были на фронте. В ту пору главой семьи была наша мама: работала за троих, первая бежала "отовариваться", если что давали по карточкам: первая бралась за все тяжелые дела тылового быта. Я работала в лаборатории вакуумных приборов. Ася - в книжном магазине.
Жили очень трудно. И когда оказалось, что и у меня, и у сестры должен появиться ребенок, мама была потрясена! То, что в мирное время было бы радостью, в это время в этих обстоятельствах было воспринято с отчаянием. Мы ведь и так жили впроголодь.
Реакция у мамы была только одна: как можно скорее ликвидировать мою беременность! Почему именно мою? Потому что у меня уже был Марик, а у Аси это - первый ребенок. К моему изумлению, тихая, бессловесная мать моего мужа тоже поддержала маму.
Я написала моему мужу по военному почтовому адресу, даже не зная, где он, на каком фронте. Понимала, что ждать его советов не имело смысла. Самое интересное, что ничьи советы, даже его, не были мне нужны. Я - человек не очень-то решительный, но тут словно окаменела в страстном желании сохранить эту жизнь, я не помню ни сомнений, ни колебаний. Пусть не ко времени, от папы, который мог не вернуться с войны, но мой человечек должен жить! Трудно? Да! Может быть, будет еще хуже? Не знаю! Я никогда не была большим политиком, я только, как и все, знала, что немцы уже у Волги. И, как все, с тревогой прислушивалась к разговорам, не придется ли эвакуироваться дальше, на Урал?.. Я старалась не очень задумываться над плохими прогнозами. Побеждал мой природный оптимизм: все будет хорошо!
Наша мудрая мама так сердилась на меня за неразумное мое упорство, что мы с ней даже перестали разговаривать. Тепло и силы давал мне только мой маленький мужчина - Марик! Перед сном он забирался ко мне в кровать, и мы мечтали о той поре, когда снова будет лето, и мы будем с ним ходить на огород. Огород в пойме реки Казанки - это было чудо! Не говоря о чисто практической стороне дела - о будущей картошке и овощах - это была наша дача, это был туризм, это была чудесная прогулка с сынишкой. Этот малыш никогда не хныкал, никогда не жаловался на усталость, всегда был хорошим товарищем. Домашние удивлялись, что я ребенка таскаю в такую даль. Они не понимали, что нам с ним там было здорово. Я брала с собой одеяльце и, пока полола сорняки и окучивала картошку, устраивала его под кустик отдохнуть, поспать. А дорогой маленький фантазер рассказывал мне удивительные истории...
...Получила письмо от мужа. Он писал о своей благодарности за будущего малыша, но понимал, что все зависит от меня. Помочь он ничем не мог.
В эти дни меня ждало страшное испытание: я потеряла все-все карточки нашей семьи - продуктовые, талоны в столовую, талоны на промтовары... Все эти драгоценные бумажки были аккуратно скреплены скрепкой и сложены в конверт. И выронены неизвестно где. Я хватилась еще на работе, искала во всех возможных и невозможных местах. Нигде. Как я дошла домой?! Побежала по черной лестнице во двор, к помойке. Взяла коптилку, искала в коридоре, около ящиков и ларей, которые стояли у двери каждой комнаты. Ничего!
Молчала. Было страшно рассказать домашним о потере. Всю ночь я не могла уснуть. А рано утром в комнату, где жили мы еще с двумя семьями, постучалась дежурная нашего общежития - Танюша Жукова. Она подобрала мою потерю еще прошлым утром, но уезжала к сестре в деревню и раньше зайти не могла.
И задала же ты мне задачу, девушка! - говорила она, посмеиваясь и показывая свои попорченные зубы. - Гляжу - документы, никакой надписи. О чем только думаешь, милая? Вот дежурила бы Левониха, не видать бы тебе хлебушка, выковыренная ты моя! (Местные жители нас, эвакуированных, называли - "выковыренные", что было очень точно по смыслу.) Однако смотрю - на последней бумажке - твоя фамилия карандашиком. Ну ладно, чего там, не реви!
Муж Тани после тяжелого ранения демобилизован, он пока не работает и не помощник ей ни в чем. У нее четверо детей-школьников, а старший сын - на фронте. Как только она выкручивается со своим семейством! Сколько добра, сколько тепла мы, эвакуированные, имели от местных, таких вот, как Таня!
Было еще одно трудное испытание для нас с маленьким. Однажды после работы я пошла к хирургу, чтобы удалить больной зуб. Но врач критически посмотрела на мою округлившуюся фигуру и написала направление в стоматологический институт. Я очень уговаривала ее не откладывать дело, но она была непреклонна. Может, боялась ответственности, в себе была не уверена? Да, запомнилась она мне. Ее нерешительность стоила мне самой тяжелой болезни в жизни. Уже к вечеру температура была выше сорока, боль нестерпимая. Моему будущему человечку тоже приходилось плохо. Уже радовавший меня своими слабыми движениями, он явно беспокоился и бесконечно тревожил меня. Только через три дня в институт на операцию меня вели под руки, сама я идти не могла.
Но ничего, все прошло: все-таки молодость! Да и материнство, не зря говорят, помогает женщине все силы собрать "в кулачок". Только еще долго трудно мне было подниматься на работу по крутым казанским улицам.
Как-то наш взрослый сын нашел в кладовке мое старое письмо мужу на фронт. Датировано оно было 1 марта 1943 года. В самых бодрых тонах описывались домашние дела, хорошие качества новой печки, перечислялись продукты, полученные по карточкам (таких продуктов, сколько я помню, мы и не получали). Была информация об обмене неких брюк на два килограмма мяса. И важное сообщение - о том, как Марик страстно ждет появления маленького.
Запомнилось получение особых талонов на дополнительное питание, их выдавали донорам и будущим мамам в последние месяцы беременности. Из магазина я вышла в состоянии почти шока, уж очень невероятно прекрасно было содержимое полученного пайка. У меня в руках был кусочек настоящего сливочного масла, шоколадка и немного риса. Никогда - ни раньше, ни позже - я не чувствовала себя такой голодной. Такой жадной. Вероятно, этот голод, эту жадность разделил со мною тот, маленький, безымянный. Хотелось тут же, сразу же, все съесть! Как только мы с ним удержались и принесли домой эти продукты!
И еще одно испытание перед самыми родами ждало меня: заболел двусторонним воспалением легких Марик. Состояние его было тяжелым, он то дремал во власти страшного жара, то бредил. Я выучилась ставить банки, класть компрессы, брала на руки и носила его, такого для меня тяжелого, по комнате - мне казалось, я спасу его своей близостью. Сыну становилось все хуже. Когда я уже была почти в отчаянии, друзьям удалось раздобыть новое лекарство. Марик пошел на поправку.
3-го мая домашние выгнали меня на улицу. Как это было прекрасно! Чувствовалась весна, да и настроение у встречавшихся мне людей было повеселее: немцев ведь разгромили у Сталинграда!
На следующий день я отправилась на рынок. В то время мы получали на все карточки (даже детские и иждивенческие!) водку и папиросы. Для нас, конечно, это было только средством обменять на рынке на что-либо съедобное! И вот, захватив с собой бутылку водки, я шла по ряду, где можно было приобрести (обменять!) оный предмет на творог или кусочек масла. Но меня заметил милиционер, и он повел меня, грешницу, в участок. Правда, там более пожилой начальник, взглянув на мою фигуру, произнес:
"Нашел кого водить!" - и, оборачиваясь ко мне, произнес:
"Брысь, тетка! И чтоб я тебя больше не видел!!!" - я ушла, а водка осталась на участке!
И тут мама и проводила меня в роддом (она уже примирилась со мною к тому времени). Я была глубоко уверена, что все у нас с маленьким будет хорошо.
В 8 утра принимала дежурство новая смена. Мне запомнилась молодая женщина- акушерка, которая уже не отходила от меня. Лицо вот сейчас и не припомню, а интонации спокойного ласкового голоса помню по сей день. Она то обращалась с советами ко мне, то разговаривала с кем-то, стоящим над моей головой.
"А где Даша?"
"Отправили на лесозаготовки" - отвечал кто-то.
"А Ирина Ивановна?"
"Они с дядей Степой разгружают дрова с баржи".
...В 9 утра появилась на свет маленькая худенькая девочка с синими глазками и с четко очерченными бровками, мой желанный человечек!
"Вот так синеглазка появилась!" - весело сказала фельдшерица.
"Синеглазочка!" - счастливо улыбаясь, повторила я.
Это была она, моя Ирочка!
От того, казанского времени, сохранилась в нашей семье помятая любительская фотография. За столом - вся наша разросшаяся семья. Справа - наша бодрая мама. Все старое забыто, она вскакивает по утрам еще раньше, забот прибавилось. По утрам на крыльцо выносится двойная коляска, купленная на рынке по случаю, ставится стул для старой бабушки, Марик рядом с ней, а мы трое - мама и мы с Асей - уходим на работу. Мимо коляски проходят люди и сокрушенно покачивают головами: "В такое-то время да двойня!" "Двойня" - это моя синеглазка Ирочка и беленький толстенький Сашенька, сынишка сестры Аси. На той фотографии особенно выделяется моя сестра Ася - прелестная молодая женщина, улыбающаяся, кокетливая. Никогда в жизни Ася не была так хороша собой, как тогда, когда кормила своего толстенького Сашку. Ну а я - одна только курносая худоба, но хорошо помню, насколько счастливая я тогда была!
Жизнь была ко мне благосклонна. Муж живым вернулся с фронта, и с какой радостью, обретя мирную жизнь, растили мы своих двоих детей! Сколько счастливых минут доставила нам наша доченька! Она и сейчас моя радость и опора в мои уже совсем немолодые годы. Моя дочь, мой друг. Как вообразить такое, что ее могло бы не быть!...