Смерть Сталина

    Шло совещание у директора в кабинете. Кроме меня, не было ни одного ссыльного. Во время заседания в кабинет без стука вбежала работница и начала:
    — Анисья Васильевна...
    — Почему вы вошли без разрешения? Удалитесь.
    — Но, Анисья Васильевна...
    — Я вам сказала: мы заняты. Удалитесь.
    — Сталин умирает.
    Как будто бомба разорвалась. Анисья Васильевна вскрикнула и начала клониться набок, ей стало плохо.
    Все, кто был в комнате, обернулись и посмотрели на меня. Я страшно испугалась, что мое лицо выражает что-нибудь не то, что надо, и закрыла его руками. Я дрожала.
    Я себе говорила: "Или сейчас, или никогда".
    А вдруг все мои великолепные обоснованные расчеты лопнут, как мыльный пузырь?
    А вдруг какой-нибудь Маленков, Берия, черт, дьявол поддержит этот колосс и подопрет его еще миллион трупов? Этак он простоит еще лет двадцать, на мой век и хватит.
    Сейчас — или никогда! Я чувствовала, что у меня, дрожат плечи. Потом я услышала о себе разговор: "Какая лицемерка: сделала вид, что плачет, а потом открыла лицо — глаза сухие".
    Все ходили как сумасшедшие. Вдруг все заболели бдительностью. За сто километров приехала женщина, кого уже месяц тому назад назначили примерку на 5 марта. — Сегодня мы не примеряем, — сказала я. (Я была дежурной по залу.) Женщина начала спорить, что день-то рабочий. Я ее выпроводила, меня потом вызвали в МГБ, записали все, что она говорила, имя, адрес. Больше она у нас не появлялась.
    Один бравый генерал выпил в ресторане и высказался в таком духе, что хорошо бы это случилось лет на пятнадцать раньше, легче было бы воевать. Вскоре он уже катил в этапе со сроком в двадцать пять лет.
    Мне все казалось, что вот теперь, когда может быть виден конец, меня схватят и прикончат.
    Все надели траурные розетки.
    Я мучительно думала: надеть или нет?
    Меня подозвала Анна Петровна, наш парторг, и приколола розетку.
    — Так надо, — сказала она.
    Я потом все боялась снять ее и носила дольше всех, пока Анна Петровна не подошла ко мне и не сняла сама. Мы слушали гражданскую панихиду. Выступил Берия:
    ... — Мы умеем делать дело.
    Да, он умеет.
    Маленков:
    — Пусть помнят враги, внешние и внутренние, что мы не ослабим бдительности.
    Я помнила... Мне кажется, что никогда не было так тяжело, как в год смерти Сталина, когда медленно, медленно начинало где-то что-то проясняться и шевелиться.