А в Физико-техническом институте
стали готовить первую партию на эвакуацию (детей с
родителями, пожилых людей). В нее вошли и мы с мамой и с
Мариком.
15-го июля нас погрузили в эшелон и
увезли в Ярославль, а там мы пароходом по Волге приплыли в
Куйбышев (бывшую Самару), на мою родину, и там мы
остановились в семье сестры отца.
В Ленинграде же быстро менялась вся
жизнь. Об этом много и подробно написано, поэтому скажу
лишь, что Физико-технический институт готовился к эвакуации
и она была назначена на 11 сентября. Размонтировались
установки, оборудование и приборы упаковывались в ящики,
составлялись списки отъезжающих и их семей. В этот список
Миша внес моего отца - Бунима Моисеевича Житлина и сестру
Асю. Однако они уезжать отказались.
Ася?... Она была молода и влюблена,
и ей казалось, что она может защищать Ленинград! А отец?...
Ему было дико бросать квартиру, работу - кто же будет
зарабатывать на жизнь, если все сорвутся с места и поедут
куда-то? А кроме того, он не хотел оставлять дочь, существо
юное, легкомысленное (Асе было тогда 23 года), к тому же
сын - в Красной Армии и еще с финской кампании находится
где-то в пригороде Ленинграда! Как же так - он может
забежать домой на Васильевский остров, а там никого нет! И
еще отец очень верил в свои силы и выносливость: "В
случае чего - возьму рюкзачок и лесочком, лесочком к вам
убегу!"
Ленинградский физико-технический
институт уезжал одним из последних... Вскоре кольцо вокруг
Ленинграда было сомкнуто, и поезда из Ленинграда ходить
перестали. Короче говоря, Ася и папа остались в Ленинграде,
и отца мы больше никогда не увидели. А Ася спаслась
благодаря М. Раппопорту, ее будущему мужу. Из
блокированного Ленинграда они переправлялись уже по ледовой
дороге через Ладогу.
Многие академические институты из
оккупированных немцами Минска, Киева, Ленинграда собрались
в Казани, в стенах Казанского университета. Руководил
эвакуацией и организацией жизни и работы этих институтов и
отдельных ученых Отто Юльевич Шмидт.
Когда Миша узнал, что его пока не
берут в армию, он прислал нам вызов, и где-то в середине
октября мы поехали на пароходе к нему в Казань.
Жил он тогда на четвертом этаже
знаменитого общежития Казанского университета на Банковской
улице. В большой комнате, рассчитанной на 10 студентов
(45-50 кв. м.), уже жил со своей семьей (женой, двумя
сыновьями, матерью жены) член-корреспондент Ю. Б. Кобзарев.
К этой компании прибавились еще мы с мамой и Мариком. Тогда
же был получено известие из Астрахани от матери Миши -
Марьи Борисовны, что его отец Яков Абрамович умер... Она
осталась в Астрахани совершенно одна... Миша срочно послал
ей вызов.
Позднее семье Кобзарева отвели
отдельную комнату, а с нами в разные периоды жили жена и
ребенок ушедшего на фронт стеклодува ЛФТИ, родители
будущего академика Бреслера с дочерью и разные другие люди.
Приезжали командировочные: кто-то ехал на юг, где Курчатов
занимался противоминным оборудованием кораблей, кто-то - на
Уралмаш в Свердловск, где под руководством Александрова и
Кикоина создавались специальные сплавы для танковой брони...
Сотрудники физтеха, как и других
эвакуированных институтов, разбирали лабораторное хозяйство,
в той или иной степени восстанавливали старые исследования
или пытались поставить новые работы. Возник своеобразный
жизненный уклад. Имелись карточки на хлеб и иные продукты,
существовала академическая столовая, иногда появлялись
талоны на дополнительное питание. Практиковалась
коллективная закупка продуктов в деревнях. Кроме того,
имела место "личная инициатива" по операциям
обмена водки и папирос, получаемых по карточкам, на
продукты, а также обмен какой-либо мануфактуры на продукты
на рынке или в окрестных деревнях. По длиннейшему коридору
Казанского Университета двигались сотрудники АН с рюкзаками
или заплечными мешками, несущие домой продукты для своих
иждивенцев. Да, это был своеобразный муравейник.
Весной 1942 г. сотрудникам АН стали
выделять участки земли для огородов. Мы с Мишей успели
вскопать свой участок и посадить на нем картошку, а 8 июля
1942 г. он был призван в армию. Я работала по своей
специальности - физиком - сначала в лаборатории Кубецкого в
Институте геофизики, а потом перешла на работу в
Ленинградский физико-технический институт в лабораторию П.
И. Лукирского. Сестра Ася поступила на работу в Институт
физики Земли АН, а ее муж вскоре тоже был мобилизован. О
жизни сотрудников АН и их семей в Казани можно вспомнить
многое. Это и коридоры бывшего студенческого общежития на
Банковской улице, погруженные в темноту, и сооружение
кирпичных печек в комнатах, и коптилки в наших руках,
когда мы шли в умывальную комнату, чтобы вылить ведро
грязной воды. Там дежурили наши энтузиасты -
Александр
Иосифович Шальников и Юрий Борисович Кобзарев (впоследствии
оба - академики). Они освещали всякого входящего туда
своими жужжащими фонариками, и следили за тем, чтобы выливали
только воду, а не мусор. Эти жужжащие фонарики, одновременно
вспыхнувшие с двух сторон в темноте, в первый раз так меня напугали,
что я чуть не уронила ведро грязной воды...
Того же Шальникова, как самого легонького, мы
спускали на веревке из окна нашей комнаты - он чинил
электропроводку, он же чистил засорившуюся канализацию,
не брезговал никакой черной работой. И он же руководил
женскими бригадами по доставке в общежитие дров. Другой
будущий академик Игорь Евгеньевич Тамм был руководителем по
разгрузке на Волге барж с дровами... Большой компанией мы
разбирали гурты с мороженой гнилой картошкой... В нашей
семье порой были очень оригинальные блюда из ракушек,
которыми со мной делились сотрудницы биофака Казанского
университета. А сколько тепла и внимания от местных жителей
имели мы - "выковыренные", как нас метко называли добрые
наши хозяева-казанцы! Однажды я потеряла конверт с
карточками и талонами всей семьи... Их нашла и принесла мне
уборщица Таня, у которой дома были тяжело раненый инвалид-
муж и куча детей!
Зимой оказалось, что и я, и моя
сестра беременны. Главная хозяйка - наша мама - была
потрясена. С Асей все было ясно - первенец! Но мне-то зачем?
Немцы были у Сталинграда... Как сложится вся наша жизнь дальше?
Хватит ли сил, чтобы сохранить, выкормить Марика? К моему
изумлению, даже тихая мать Миши была за аборт - ей,
вероятно, было жаль Марика. Я написала Мише, но понимала,
что ждать его письма не имеет смысла. Самое интересное, что
мне ничьи советы, даже его, не были нужны. Я не очень-то
решительный человек. Но тут у меня не было ни сомнений, ни
колебаний. Эта маленькая жизнь, такая "не ко
времени", такая ненужная, от отца, который запросто
мог не вернуться - да, все так... И тем более поэтому -
что мог и не вернуться - я каменела в страстном желании
сохранить ее. Трудно? Да. Может быть, будет еще хуже?
Иногда возникали разговоры еще об одном отступлении... Я
старалась такие разговоры не слушать... Побеждал мой
природный оптимизм - все будет хорошо! Приведу здесь чудом
сохранившееся мое письмо к Мише (надо иметь в виду, что я
старалась представить нашу жизнь немножко лучше, чем она
была на самом деле, но это ведь так понятно).
"2 марта 1943 г.
Дорогой!
Последнее твое письмо - от 1
февраля. Все, что знаю о тебе - месячной давности. И сразу
чувствуешь себя более одинокой. Так необходимы хотя бы твои
письма. Где-то ты сейчас?.. Последние дни нет никаких
интересных вестей с фронтов, что за этим кроется?
Подсобрали ли немцы еще войска или погода неблагоприятна
для наших наступательных действий?
Получила я (а уж и не ждала)
письмо от Тани из Ленинграда. Она пишет, что у них опять по-
прошлогоднему беспокойно: немцы мстят за прорыв блокады!
Маму она отвезла в больницу с диагнозом: миокардит,
истощение последней степени, цинга...
Не знаю, дошли ли до тебя мои
последние письма. На всякий случай повторяю основное. Все
здоровы, чувствуем себя прилично. Питаемся вообще неплохо.
До февраля была своя картошка, и мы ее ели не жалея. В
столовой меню стандартное: на первое картофельный суп и на
второе картофельное пюре, откуда видно, что Академия
запасла много картошки! Последнее время у нас было и мясо -
выдали 2 кг по карточкам, да я еще сменяла папины брюки на
4,5 кг. Дома вполне тепло, к новой плите мы более-менее
приспособились. До сих пор нет света, но начинаем надеяться,
что скоро уже включат!
Недавно мы обогатились
промтоварами. Я, мама и Ася приобрели по пять метров бязи,
этим положено начало будущих пеленкам. Мне выдали кожаные
коричневые туфли на низком каблуке, которые я собираюсь
носить в ближайшее время.
Отослала я тебе справку о
неполучении мною твоего аттестата. Мишук, ты ведь как
комвзвода должен получать больше? Но "воз и поныне
там". Где-то что-то затерялось... А денег так не
хватает! Иногда это очень угнетает...
Марика я опять сфотографировала,
если будет удачно, и если я успокоюсь, что до тебя мои
письма доходят, то сразу вышлю фото. Он очень развился. Со
мной бесконечно нежен и в общем послушен, но бабушкину
слабость эксплуатирует почем зря.
Мы побывали с Мариком в ТЮЗе на
спектакле "Иванушка-дурачок и Василиса
Прекрасная". Так вот, он теперь зовет себя зайчонком
Кузькой. Любит себе в кроватке делать норки и в них
прятаться. Очень он веселый и смышленый, все им всегда
любуются. Между прочим, он знает, что у мамы в животике
сидит детка. Когда он об этом узнал, то, подумав, спросил:
"Ты что ли ее съела?" Он хочет иметь раньше
братика, обещает его нянчить.
Ну, кончаю. Посылаю тут же тебе
бумаги для ответа. Целую крепко. Лиля."
Письмо это написано на розоватой
бумаге, похожей на оберточную. Оно протерлось на сгибах,
некоторые слова нелегко было разобрать. Письмо это носилось
не один день в кармане гимнастерки нашего папы. Марик нашел
его случайно в подвале, где хранились какие-то ненужные
старые вещи...
Военная биография моего мужа
складывалась следующим образом. Вначале его отправили в
резерв; через два месяца - на курсы усовершенствования
командного состава зенитной артиллерии в Чкалов. В конце
декабря 1942 г. направили в действующую армию, на южный
фронт. М. Я. Кац служил в противовоздушной обороне, в
отдельном зенитно-артиллерийском полку, охранявшем
железнодорожные узлы Поворино и другие. Он командовал
огневым взводом, где на вооружении были 76-мм пушка и ПУАЗО
(прибор управления автоматическим зенитным огнем). Позднее
был начальником метеостанции.
