Однажды Маруся Константинова,
учившаяся с нами на одном курсе, пригласила нас обоих в
свою компанию покататься на лыжах. Я не помню, вставала ли
я на лыжи до этого момента... (да и Миша-астраханец – тоже
вряд ли имел до того лыжный опыт.) Во всяком случае, мы
оказались в чудесной компании. Они снимали на зиму домик в
районе Кавголово, держали там лыжи, там же и отдыхали после
катания. Нас снабдили лыжами, добрыми советами и проводили
к горкам, где все развлекались. Горки были чудесные.
Никаких приемов лыжной науки мы не знали, но с энтузиазмом
лезли наверх, затем слетали вниз, что чаще всего кончалось
падением. Нас это совершенно не смущало: мы снова влезали,
снова скатывались с горы и падали в снег...
Потом был чай из самовара, смех,
шутки... Я, видно, так устала в этот день, что, возвращаясь
домой, падала и падала на ровном месте. Миша меня
"подбирал", я хохотала, потом опять падала...
Миша после этой поездки стал часто
заходить к нам на Васильевский остров, но я в общем-то не
знала, как себя вести с этим молчуном.
Осенью 1937 г., за полгода до
государственных экзаменов, отец достал мне путевку в дом
отдыха в Старый Петергоф. Миша взял мой чемодан и поехал
провожать. Старый парк... И море... И удивительный мир,
который рождается в лунном свете... И острая радость от
одинаковости восприятия этой красоты.
Миша, как всегда, на лето устроился
работать, на этот раз - лаборантом в Физико-технический
институт. Вечерами же он приезжал в Петергоф...
Я не буду здесь пытаться рассказать
всю историю нашего "романа", хотя может быть, это
и было бы занимательно, но это слишком "личное".
Скажу только, что наш Миша был (и всегда оставался)
человеком весьма настойчивым, упорным, точно знающим, чего
он хочет... Я ему за это очень благодарна.
Зимой были благополучно сданы
государственные экзамены, мы получили "красные"
дипломы (с отличием). Я осталась работать в Институте
радиоприема и акустики, куда поступила еще раньше, а Миша
стал аспирантом Физико-технического института и получил
комнату в аспирантском общежитии на Ольгинской улице, там и
началась наша семейная жизнь. У моих родителей на
Васильевском острове все было более-менее спокойно.
Где-то в это время до нас дошли
вести об аресте наших лучших профессоров, которые читали
нам лекции, принимали госэкзамены. Фредерикс, Константинов,
Бронштейн, Лукирский - враги народа?.. Не верилось... Что
же дальше?!
О прошлых событиях в моей семье:
процессе в Самаре, арест моих родителей в Ленинграде - я
долгое время Мише не рассказывала... Это не казалось мне
важным для наших отношений, да я ведь еще и подписывала
документ - обещание о "неразглашении"!..
1-го июля 1938 г. мы с Мишей уехали
в свадебное путешествие - сначала в Ярославль, а там сели
на пароход и поплыли по Волге в Астрахань. Там я
познакомилась с родителями Миши и поняла, какая это была
бедная семья... Как-то по молодости и легкомыслию я раньше
совсем об этом не задумывалась. На повестке дня были все
время такие важные (действительно важные!) наши личные
отношения. А его (да и мои!) родичи?.. Это все было где-то
сбоку! Даже зная, что мы едем к его родителям, я не
подумала взять какой-нибудь гостинец из Ленинграда, а ведь
я уже почти год работала, и получала 450 рублей в месяц.
Почему-то запомнилось, как Миша предложил подарить его маме
мои тенниски... Я, конечно, это охотно сделала, а вот
стыдно до сих пор, что не подумала об этом сама. Да что там
говорить! Эта юная жена совсем не созрела для новой роли!
Также и для материнства! И когда оно оказалось реальной
перспективой, то я восприняла это событие как
маложелательное. Но когда на свет появился беспомощный
малыш, все встало на свои места. Миша же сразу стал
удивительно горячим отцом.
Помню, нянечка в роддоме принесла
мне от мужа цветы и, таинственно улыбаясь, стала меня
уговаривать на него не сердиться.
- За что?
- Дак ведь знаешь, они, мужики-то,
на радостях как выпьют!.. Так у него глаз-то подбит здорово!
Оказалось, что мой непьющий муж
бродил около роддома, где все никак не хотел появиться на
свет его первенец, и налетел на какое-то препятствие - то
ли на столб, то ли на водосточную трубу... Действительно,
когда мы через неделю увиделись и поехали на Ольгинскую, то
глаз у него был заплывший, а синяк переливался всеми
цветами радуги.
До чего же мы были неопытными,
неподготовленными и необразованными родителями! Первое
время у новорожденного был частый стул. Когда бы мы его не
перепеленывали - младенец всегда был грязным. А мы
удивлялись и радовались: как правильно работает организм -
как поест, так и "сработает". Надо сказать, что я
первое время была совершенно не способна самостоятельно
пеленать это маленькое существо с таким большим числом
судорожно двигающихся конечностей, да еще зачастую ревущее.
И вот Миша прославился на весь физтех чрезвычайно серьезно
и деловито произнесенной фразой: "Я должен идти
кормить ребенка!" Весьма склонный к юмору его шеф -
Марк Иосифович Корнфельд - разнес эти слова по всему
институту и наш М. Я. Кац прославился в роли кормящего отца.
Помню бурный спор Миши, молодого
отца, с моей мамой об измерении температуры в ванночке,
когда впервые собирались мы купать Марика. Вера Моисеевна
на основании собственного опыта предлагала измерять
температуру своим локтем, а Миша был вооружен термометром
(уж не знаю, какой точности!).
Впервые на прием к врачу в детскую
поликлинику нес Марика отец. Он держал его так, как солдаты
держат штыки в атаке!
Эти предвоенные годы были нелегкими
- Ленинград всерьез "ощущал" финскую кампанию, но
наш малыш очень скрашивал нам жизнь. Он был такой
симпатичный, веселый, полненький, все хорошо понимал,
быстро развивался умственно и физически, видимо, многое
обдумывал... но молчал!
В январе 1940 г., когда сыну было
полгода, я поступила в аспирантуру к профессору Наследову в
НИИ № 9 (Электрофизический институт).